Спасибо тов.Сталину за оружие.Немецкие друзья

Но какое нам, в сущности, дело до этих «волнений Литвы». Сталин это часть нашей, русской истории. Нам надо понять что он дал или не дал нашей нации, в чем он перед ней виноват, а в чем его заслуга.
Если в Великой Отечественной победил не Сталин, то тогда придется предположить, что никакой Победы вовсе не было. Обратные утверждения основываются на невежественном обывательском представлении о Сталине как о политическом лидере, осуществляющем лишь «общее стратегическое руководство» войной и опирающемся в конкретных вопросах на мнение неплохо подобранных помощников. В этом случае к Сталину могут быть предъявлены обвинения за общестратегические ошибки, в то время как его причастность к конкретным достижениям и победам остается под вопросом.

 

Несмотря на огромную мемуарную литературу, интеллигентный обыватель обычно придерживается представления, почерпнутого из плохих фильмов, в которых Сталин обычно задает идиотские вопросы типа: «А сумеем ли ми разбит нэмцев?» и с трудом соглашается на дельные рекомендации военачальников. На самом деле, на Сталине, как руководителе государства, а затем как Верховном Главнокомандующем, были замкнуты все управленческие цепи в армии, промышленности, и политике. Он нес непосредственную ответственность за каждую мелочь. Это вовлеченность Сталина была тем большей, что уникальной особенностью его личности была исключительная память на детали, позволявшая ему свободно ориентироваться в вопросах, которые большинству руководителей государств и вооруженных сил попросту не известны в силу ограниченности интеллектуального ресурса.

Поэтому на Сталине лежит персональная ответственность как за все сделанные ошибки, так и, коль скоро война была сведена с безоговорочной победой над противником, за эту Победу.

 

В интересах «борьбы с культом личности» и «десталинизации» в официальных историях и мемуарной литературе о войне руководство ею упорно деперсонифицировалось. Вместо реального главнокомандующего везде фигурирует безликая «Ставка», которая «учит», «советует», «рекомендует», «решает». По счастью, дело не дошло до маразма, и тогда, когда рассказывается о разговорах лично со Сталиным, не утверждается, что «состоялась встреча со Ставкой». Но везде, где мы читаем «Ставка» мы должны читать «Сталин». Достаточно произвести эту замену, и сразу станет понятен объем работы, совершавшейся Сталиным изо дня в день.

 

За время войны Сталин создал очень своеобразную структуру руководства вооруженной борьбой Советского Союза. Структуру сверхцентрализованную, но и наиболее прочную и работоспособную. В одних руках и одной голове было сосредоточено политическое, хозяйственное и чисто военное руководство. Будучи, фактически, учеником маршала Шапошникова, автора знаменитой работы о Генеральном Штабе «Мозг армии», Сталин ценил генеральное штабное командование очень высоко.

 

В СССР «Ставка», то есть Сталин, объединяла все функции. Генштаб был оперативным рабочим органом Ставки, причем после отхода от дел больного Шапошникова его, фактически, возглавил сам Сталин. Номинальный начгенштаба А.М. Василевский вместе с Жуковым работал приводным ремнем сталинских решений, разъезжая по фронтам. Оба маршала, которых Сталин не раз в шутку предлагал объединить в одного, были ценными помощниками и советниками Сталина. Василевский достойно представлял «интеллектуальное» начала блестящего военного планирования. Жуков, наоборот, представлял начало яростно-волевое, умение любой ценой добиться того, что Сталин называл «большевистскими темпами». Но поручить кому-либо из них координацию всех военных усилий в положенном настоящему Генштабу объеме Сталин не решался. Роль «мозга армии» он взял на себя.

 

За годы войны Сталину удалось создать настоящий «большой Генеральный Штаб», воплощавший идеи Мольтке, Конрада фон Хетцендорфа и Шапошникова, добиться постоянного точного информирования Ставки о происходящем на фронте и беспрекословного исполнения ее директив и конкретных приказов. Сталину было в подробностях известно положение на всех фронтах, в армиях и корпусах, и, при этом, он имел целостную картину происходящего, позволявшую ему принимать верные решения.

 

«Вредитель» Туполев

Туполева взяли прямо в рабочем кабинете Наркомтяжпрома. На Лубянке ему «липили» (от слова «липа») организацию «русско-фашистской партии», внедрение «порочной американской технологии» и «вредительское несовершенство» созданных в его КБ самолетов. Тех самых, которые весь авиационный мир уже числил в ряду выдающихся образцов современной конструкторской мысли.

На фоне типовых обвинений чекистских следователей «дело Туполева» отнюдь не было верхом идиотизма. В том же Болшеве сидел А. Некрасов – выдающийся механик, член-корреспондент Академии наук СССР, будущий лауреат Сталинской премии за научную монографию по теории волн. Среди всех прочих «вредительств» ему инкриминировалась «продажа части Поволжья американскому миллиардеру». Что потом в «шарашке» стало неиссякаемым источником для шутейных подначек со стороны его более молодых коллег.

На самой Лубянке, однако, не шутили. Туполева, правда, не били. Его лишь подержали немного на «конвейере» (это когда следователи, сменяя друг друга, несколько суток подряд ведут беспрерывный допрос и не дают подследственному спать). А под занавес применили прием древний, но безотказный: пообещали, что если не «признается», жену отправят в лагерь, а сына и дочку раскидают по детским домам. Не прошло и недели, как Туполев все подписал, получил свой срок и полетел белым лебедем в Бутырскую тюрьму. Там в камере №58 он несколько ночей перекантовался в «метро» (так именовались предназначенные новичкам места под нарами). А затем освоился. И в теплой компании 80-летнего присяжного поверенного Чибисова, бывшего «четырехромбового» командующего авиацией Дальневосточной армии Ингауниса и самого (уже тоже, конечно, бывшего) наркома юстиции Крыленко со временем преодолел почти весь положенный «новообращенным» путь от шконки у вонючей «параши» к нарам у вожделенного камерного окна.

В конце концов компания распалась. Видный «русско-фашистский» авиаконструктор сначала оказался в Болшеве, а оттуда довольно быстро был переведен в Москву, в громадное здание на углу улицы Радио и Салтыковской набережной (ныне, между прочим, набережная Академика Туполева). Самому будущему академику этот адрес был прекрасно известен. Еще совсем недавно в здании размещался КОСОС – Конструкторский отдел сектора опытного строительства ЦАГИ, возглавляемый все тем же Туполевым. Пока бывший руководитель отдела «раскалывался» на Лубянке и проходил «тюремные университеты» в Бутырках, московские рабочие ударно выполнили ответственный чекистский заказ: изготовили и установили на окнах здания огромное количество прочных стальных решеток. В результате этой небольшой реконструкции родилось Центральное конструкторское бюро № 29 НКВД. И это уже действительно была классическая, большая, человек на 800, авиационная «шарага».

Во главе ее, естественно, поставили чекиста, бывшего болшевского коменданта Григория Кутепова. Гришка – так его за глаза называли все авиационники – в отличие от Кравченко «академиев» не кончал. И звезд с неба не хватал. Однако на погоны они ему падали, как заговоренные. Зимой 1929 года, когда КБ «Внутренняя тюрьма» было переведено на Ходынский аэродром, Кутепов значился там простым слесарем-электриком. Однако при работе с зеками обнаружил свое истинное призвание. В результате чего уже через каких-то десять лет вознесся до начальника только что организованной «шараги».

Кутепову хватило сообразительности, посоветовавшись на Лубянке, переложить дело комплектования «умов» на плечи Туполева. Дотошно опросив товарищей, встречавших в тюрьмах своих коллег, Туполев составил списки, благодаря чему на яузскую набережную стали свозить нужных для дела специалистов-заключенных.

Один из них был в самый последний момент буквально вырван из когтистых лап колымского прииска Мальдяк. До ареста новичок значился ведущим инженером Реактивного научно-исследовательского института (РНИИ). Звали его Сергей Королев. В РНИИ, этом детище «маршала-вредителя» Тухачевского, будущий Главный конструктор космических систем занимался созданием сверхскоростного высотного ракетного самолета. Но летом 1938 года был «вовремя» разоблачен и отправлен на колымскую каторгу возить на тачке породу. Появление «шарашек» спасло Королева от неминуемой гибели. Ракетными делами ему, правда, заниматься запретили. И поэтому с осени 1940 года в группе Туполева Королеву пришлось заниматься самолетостроением.

А самолет Туполев задумал знатный. Еще сидя в Бутырках, он прикидывал в уме новый бомбардировщик. И дивился, что если соблюдать нумерацию, новый АНТ (сокращение от начальных букв имени, отчества и фамилии) будет 58-м. Как и статья, по которой его осудили, и номер камеры, где он сидел...

В Болшеве своим истосковавшимся уже не по еде, а по любимой работе коллегам Туполев свою идею конкретизировал. Он предложил сделать небольшую скоростную пикирующую машину. Мобильный самолет для мобильной войны. Идея, быстро долетев до Берии, вызвала у того приступ ярости. Он-то знал, что товарищ Сталин поставил задачу создать высотный дальний четырехмоторный гигант. Чтобы, так сказать, громить зверя в его берлоге. Однако для Туполева это была очевидная профанация: при существующем потолке зенитной артиллерии конструировать такую машину не имело смысла. Не понятно как, но до безумия дерзкая туполевская объяснительная записка на имя шефа НКВД сошла автору с рук. Скорее всего, Берия показал ее Сталину в тот момент, когда тот был расположен не казнить, а миловать. И вождь снисходительно одобрил предложение. После чего доставленному к нему Туполеву Берия заявил (цитирую по замечательной документальной книге Я. Голованова «Королев»):

– Давайте договоримся, Андрей Николаевич, самолет в воздух, а вы все – по домам!

Ту-2, созданный в Конструкторском бюро №29 НКВД, был одним из лучших самолетов Второй мировой войны

– А не думаете ли вы, что и находясь дома, можно делать самолеты? – нахмурившись спросил Туполев.

– Можно! Можно, но опасно. Вы не представляете себе, какое на улицах движение, автобус может задавить…

 

Об уровне информационной четкости, которой добивался от всех Сталин, свидетельствует следующий эпизод, рассказанный начальником оперативного управления Генштаба генералом Штеменко:

«Как-то в одном из итоговых донесений за день, полученных с Воронежского фронта, было написано, что в результате успешной контратаки наших войск захвачено 100 орудий противника. Это донесение было принято по телеграфу начальником направления, перепечатано на машинке, заверено и, как положено, сразу представлено в Ставку. Утром И. В. Сталин по телефону спросил меня:

– Захвачены ли вместе с орудиями снаряды?

Я не знал. Он сказал:

– Поинтересуйтесь и доложите.

Срочно связался с начальником штаба фронта. Он тоже не знал и обещал немедленно выяснить. Часа через два Верховный Главнокомандующий позвонил и добавил:

– Если есть снаряды, то можно из захваченных фронтом орудий сформировать чуть ли не двадцать батарей. Так или нет?

Подтверждаю, что так. А он спрашивает:

– Не удалось выяснить, сколько снарядов?
– Пока нет, — отвечаю.

Он бросил трубку, явно, чувствую, недовольный.

Опять связался с начальником штаба фронта. На этот раз от него узнаю, что захвачено не 100, а всего 10 орудий, из них 6 разбитых и только 4 исправных; кто донес и почему так произошло — штаб разбирается.

 

Скандал был налицо. До вечера звонка не было, а при очередном докладе в Кремле Верховный Главнокомандующий сам напомнил об этих злосчастных орудиях. Как и предполагали, была буря: нам пришлось выслушать в свой адрес и по поводу штабов вообще много разных весьма выразительных слов о безответственности, халатности в работе, ротозействе, головотяпстве, отсутствии контроля... В конце концов А. И. Антонову было приказано лично дело расследовать и о виновных в искажении фактов доложить.

Выяснилось, что в донесении Военного совета фронта было написано 10 орудий, а когда передавали по аппарату Бодо, то телеграфисты цифру исказили и передали 100. Алексей Иннокентьевич доложил об этом и сказал, что приняты строгие меры контроля с целью не допускать впредь таких ошибок. Виновных не назвал.

Сталин посопел трубкой, прошелся вдоль стола с картами и сказал:

– Девчонок с телеграфа надо, конечно, предупредить, чтобы были внимательней... Но что с них возьмешь: они в содержании телеграмм не разбираются. А вот оператор, который принимал донесение, обязан был проверить подлинность цифры. Это же не две пушки, и не каждый день мы захватываем сразу такое количество орудий, а, пожалуй, первый раз с начала войны...

Он долго еще говорил на эту тему, а затем спросил:

– А кто принимал донесение из операторов?

Я ответил, что у аппарата был сам начальник направления.

– Вот его и снять! Назначить на менее ответственную работу, и не в Генштабе...»

(Штеменко С.М. Генеральный штаб в годы войны. — М., 1989. cc. 439-440).

 

«Ликер Ту-2»

Так или иначе, работа закипела и продвигалась весьма успешно, потому что ею занимались классные специалисты.

Интересно, догадывался ли главный вдохновитель «шарашек», что вовсе не диковинное сочетание прочных решеток, белых простыней и какао вдохновляло этих людей? Знал ли его главный помощник с Лубянки, что учрежденные в его конторе тюремные правила вызывали у обитателей «шараги» совсем не боязливый трепет, а приступы иронии. Да и куда без этого, если им, скажем, категорически запрещалось иметь при себе часы – на том основании, что при их помощи им легче будет согласовать время побега, а бежав, они смогут использовать часы… в качестве компаса.

По-настоящему «царапало» лишь одно, чрезвычайно унижавшее всех без исключения правило. Согласно ему имена конструкторов во всей технической документации заменялись личными номерами.

С началом войны исчезло из рациона «шарашников» какао, сократилась хлебная пайка, но мотивация для работы стала еще более высокой: Родину надо было спасать.

В Омске, на авиазаводе № 266, где под недремлющим оком все того же Гришки Кутепова эвакуированная из Москвы конструкторская бригада Туполева запускала в серию переименованный из АНТ-58 в Ту-2 (все равно «Туполев») новенький бомбардировщик, на охрану уже мало кто обращал внимание. Хотя какую-то полусотню туполевских «сидельцев» «пасли» сотни полторы «свечек». И это не считая охраны всей зоны! При таком раскладе больше всего бесило одно: почему в столь тяжелое время, когда в ополчение уходили даже профессора – «белобилетчики», а к заводским станкам становились дети, такое огромное количество сильных, молодых людей отсиживалось в тылу?

И как они сторожили-то «шарашников»? Продавали «увольнительные» за выпивку. Естественно, ни водки, ни одеколона, не говоря уже о чистом спирте, у заключенных не было, зато была весьма забористая смесь из спирта и глицерина, прозванная «Ликер Ту-2». Она заливалась в гидравлическую систему нового бомбардировщика, поэтому недостатка в ней не наблюдалось никогда. «Ликер» вызывал сокрушительное расстройство желудка. Но вертухаев это не останавливало. Всего лишь за какую-то четвертинку почти каждый из них был всегда готов на некоторое время не только «окриветь», но даже вовсе «ослепнуть».

А вообще-то присматривать за подконвойными во время работы вообще не было никакой нужды: они и так каждый день шли на рекорд, пока в мае 1942 года три первых серийных самолета Ту-2 не улетели в армию Громова. Потом бомбардировщики Туполева дрались на Курской дуге, обеспечивали Выборгскую операцию, бомбили Кенигсберг и Берлин. Ту-2 был признан одним из лучших фронтовых пикирующих бомбардировщиков Второй мировой войны. С его скоростью 640 км в час за ним не всякий тогдашний истребитель мог угнаться.

Далее пути многих «шарашников» начали расходиться. Туполев постановлением Президиума Верховного Совета был «досрочно освобожден со снятием судимости» еще в июле 1941 года. А в сентябре 1943-го освободили и остальных туполевцев. Правда, заместителя начальника фюзеляжного цеха Королева среди них не оказалось. Потому что еще раньше, узнав, что хорошо знакомый ему по РНИИ конструктор, в тот момент тоже зек, Глушко организовал в Казани группу и проектирует там стартовые ракетные ускорители для бомбардировщика Пе-2, Королев добился к нему перевода. С 1942-го до конца войны формально ставший «вольным» Королев проработал в казанской «шарашке» заместителем Главного конструктора двигателей по летным испытаниям.

А «шарашки» не только после Победы, но и вплоть до сталинской смерти работали не покладая рук, плавно врастая в будущий могучий военно-промышленный комплекс СССР. Не случайно 26 января 1946 года на Лубянке пришлось образовать целое Управление специальных институтов – так называемое 9-е управление НКВД. Заместителем главы этого суперведомства (по совместительству с должностью начальника 4-го спецотдела) стал все тот же В. Кравченко. Когда в 1947 году этот орденоносец в чине комиссара ГБ ушел на «гражданку» и занял пост заместителя председателя Комитета по делам изобретений и открытий при Совмине СССР, его кресло в 4-м спецотделе занял другой энтузиаст подконвойного интеллектуального труда, хорошо уже нам известный полковник Григорий Кутепов. Так и служили они годами при «инкубаторах» передовой научно-технической мысли», словно без их курирования и конвоирования не бороздили бы небо реактивные лайнеры знаменитого туполевского КБ, не уходили бы к звездам уникальные «изделия» Главного конструктора ракетно-космических систем.
http://www.sovsekretno.ru/magazines/article/1633

 

Большинство «ошибок Сталина» приходится на тот период войны, когда не существовало отлаженной системы информирования Генштаба фронтами, когда ответственность была разделена между большим числом лиц, каждое из которых стремилось этой ответственности избежать. Классическим примером такой несогласованности была летняя кампания 1942 года, когда принятое решение о стратегической обороне было не выполнено в результате авантюризма руководителей направлений, до последнего обещавших Ставке успех. Генштаб при этом представлял собой лишь одну из сторон в системе согласований. У Сталина не было того инструмента, на котором он мог «играть». До войны у Сталина, очевидно, была иллюзия, что инструмент уже существует, поэтому он так был потрясен (о его искреннем потрясении, а не о мифической «растерянности», говорят все добросовестные участники событий) дезорганизацией советских войск в первые дни войны. За два с половиной года, «большевистскими темпами», Сталин создал такой же надежный инструмент военного управления, как создал перед этим инструмент управления политического. Уже в 1943 игра была практически безупречной. История германского руководства войной была историей расстройства «инструмента» в результате неумелой игры на нем, история советского руководства войной была, напротив, историей «настройки».

 

С этой работой Сталина как Главкома связан один очень важный антисталинский миф, имеющий широкое хождение. О том, что Верховный якобы боялся ездить на фронт по причине трусости. Обвинение абсурднейшее. Все, знавшие Сталина в период революционного подполья, печально знаменитых «экспроприаций» и Гражданской войны, отмечали его исключительную личную храбрость, кое-кому казавшуюся безумной. Даже Троцкий обвиняет Сталина в самоуправстве, упрямстве, жестокости, но только не в трусости. К тяжелейшим дням Битвы за Москву относятся слова Сталина, передаваемые его охранником Рыбиным. В ответ на вопрос, когда отправлять в эвакуацию полк Кремлевской охраны, Верховный ответил: «Если будет нужно, я этот полк сам поведу в атаку».

 

Нежелание Сталина выезжать на фронт, и, тем более колесить по свету, как это делал, допустим, Черчилль (и в самом деле не раз ставивший свою жизнь под серьезную угрозу), объяснялось его положением в системе военного командования. Черчилль был политическим руководителем, легко сменяемым премьером, Рузвельт и вовсе без всякого ущерба для Америки был заменен после своей смерти Трумэном. Сталин же не только был практически незаменим, но и постоянно находился на своем посту реального главнокомандующего, непрерывно отслеживающего военную обстановку. В этих условиях «знакомство с передовой» не давало ему новой информации, отрывало его от реального управления войсками, и подвергало его жизнь действительно ненужной опасности. В мемуарах практически любого крупного советского военачальника мы найдем истории о том, как удалось чудом избежать гибели при бомбежке. Заменить удалось Ватутина и Черняховского, с трудом бы нашлась замена и Жукову с Василевским, Сталину замены не было, и это понимали все. При этом достаточно набегавшийся под пулями Сталин, совершенно не нуждался в подтверждении личной храбрости. И то, что в ней сегодня кто-то сомневается, объясняется либо невежеством, либо зложелательством.