Поезія та проза

Давно те було... Видавався у Львові такий собі магазин "Четвер"
автора не пригадую, але вірш застряг у пам'яті

Дохнуть сови у дібровах,
Грають сурми у яругах,
Тарганята у макітрах
Сумно водять краков'як.
Я - веселий і щасливий,-
п'ю компот із чорносливу,
Обгризаю гарно кістки
І випльовую в баняк.

 

http://pozayak.narod.ru/etc.html

 

Микола Шошанні

Колись самотність привідкрила
мені свій лик, і тоді видалось,
що насправді Бог є Самотністю...
З цією приголомшливою звісткою
я прийшов до священика,
але той відповів мені,
що цього не може бути,
а Бог — це Любов і Правда.
Я почав розпитувати в мудрих людей,
та ніхто з них не чув про Бога-Самотність.
Я перегортав гори глибокодумних книг,
але в жодній з них не написано
про Бога-Самотність.
Як бути мені: що робити, де знайти
підтвердження або спростування
того, що Бог є Самотністю?..
Хто підкаже мені той шлях,
який наближає до Бога,
щоб достукатись і запитати,
чим все-таки є найголовніший Бог?..
Але кому потрібен Бог-Самотність?..
І чи потрібне комусь моє наївне відкриття?..
Кому мені проквилити
cпорожнілу пісню про те,
що весь світ тримається
лише в уяві Самотності?..

Може, невинним олов’яним птахам...

 

Снаружи нет тепла, а в доме мало света,
Обшарпанный диван, не помнящий родства.
Я просто глупый бог и все мои заветы
Нужны как декабрю опавшая листва.

В округе нет людей, всё больше люди-звери,
За пaзухой всегда полным-полно камней.
Я просто старый бог, которому не верят,
Лишь ты одна хранишь всю правду обо мне.

Мой храм давно забыт, распроданы иконы,
Деревни сожжены, поля разорены.
Я просто бедный бог, живущий вне закона,
Как скрипка без смычка, как житель без страны

И буду доживать уныло и убого,
Цедить по вечерам церковное вино...
Поверь в меня, поверь - я снова стану богом,
Пусть не для всех людей, a для тебя одной!


© Copyright: Игорь Приклонский

 

Господи! Что же ты делаешь?
Все смешалось и спуталось – черное, белое
И мне кажется - словно стою у предела я
И напрасны попытки мои неумелые
Разобрать, разделить и понять...

Господи! Где же Ты?
Вот опять я бреду по равнине заснеженной
Убегая от жадной, завистливой нежити
И пытаюсь спасти это теплое, нежное
Без чего – просто нету Меня...

Что я делаю, Господи?
Поступью мерною меряю пропасти
Позабыв о молве, о приличье, о робости
Руки – крылья мои, а ладони – как лопасти
И отчаянно вниз – за спасеньем души…

Это как наваждение -
Остается два шага до грехопадения
Отпусти ты меня и прости заблуждения!
Пусть придет новый век - моего возрождения
Я прошу – меня заново перепиши!

Господи! Что же я?
Я ведь все принимаю - что было, что прожито
Забывая о зле, вспоминая хорошее
Я живу и надеюсь, и чувствую кожей я
Это – путь мой и надо идти...

Господи! Верую!
Это просто - ошибка. И это - не первая...
Знаю я - ты меня понимаешь наверное!
Просто вновь заблудилась душа моя скверная
Сохрани же, спаси и – прости!

© Copyright: Игорь Приклонский

 

Всё в мире этом как-то перемешано,
Как отраженье в зеркале расколотом...
Мы видим свет в окне, зачем-то занавешенном,
За серебро зачем-то платим золотом.
Наделены мы разными капризами,
Беда чужая нас почти что не касается,
А мелодрамму, что идёт по телевизору,
Увидим и слезами заливаемся.
Мы верим картам, суевериям и... в Господа,
Мы крестимся и материмся уже слажено.
Красивые на стены клеим постеры,
Не замечая, что вокруг нас всё загажено.
Мы верим в счастье и любовь до первых трудностей,
Мечтаем стать богатыми немыслимо.
Мы ценим деньги, тратя их на глупости,
И знаем, где должны искать мы истину...
А если посмотреть на всё внимательно,
Мы правду горькую, наверное, найдём -
Мы пробегаем мимо жизни по касательной,
Хотя могли пройти ЧЕРЕЗ неё...

© Copyright: Алина Галюк

 

Вашу поезію треба давати сюди -

http://forum.lvivport.com/showthread.php?t=72

Бо інакше і далі буде чомусь пропадати.

 

Время лечит

Теперь я не избавлюсь от покоя,-
Ведь все, что было на душе на год вперед,
Не ведая, она взяла с собою,
Сначала в порт, а там - на пароход.

Теперь мне вечер зажигает свечи,
И образ твой окутывает дым...
И не хочу я знать, что время лечит,
Что все проходит вместе с ним.

В моей душе - пустынная пустыня.
Так что ж стоите над пустой моей душой?
Обрывки песен там и паутина,
А остальное все она взяла с собой.

Мне каждый вечер зажигает свечи,
И образ твой окутывает дым...
И не хочу я знать, что время лечит,
Что все проходит вместе с ним.

В моей душе все цели без дороги.
Пройдитесь в ней, и вы найдете там
Две полуфразы, полудиалоги,
А остальное все пошло ко всем чертям.

И пусть мне вечер зажигает свечи,
И образ твой окутывает дым...
Но не хочу я знать, что время лечит,
Оно не лечит - оно калечит.
И все проходит вместе с ним.



Смотрины

Там у соседа пир горой, и гость солидный, налитой
Ну, а хозяйка - хвост трубой - идет к подвалам.
В замок врезаются ключи, и вынимаются харчи,
И с тягой ладится в печи, и с поддувалом.

А у меня сплошные передряги.
То в огороде недород, то скот падет,
То печь чадит от нехорошей тяги,
А то щеку на сторону ведет.

Там у соседей мясо в щах, на всю деревню хруст в хрящах,
И дочь-невеста вся в прыщах - дозрела, значит.
Смотрины, стало быть у них. На сто рублей гостей одних.
И даже тощенький жених поет и скачет.

А у меня цепные псы взбесились,
Средь ночи с лая перешли на вой,
И на ногах моих мозоли прохудились
От топотни по комнате пустой.

Ох, у соседей быстро пьют! А что не пить, когда дают?
А что не петь, когда уют и не накладно.
А тут - и баба на сносях, гусей некормленных косяк.
Но дело даже не в гусях, а все неладно.

Тут у меня постены появились.
Я их гоню и так, и сяк, они - опять.
Да в неудобном месте чирей вылез.
Пора пахать, а тут ни сесть, ни встать.

Сосед маленочка прислал. Он от щедрот меня позвал.
Ну, я, понятно, отказал, а он сначала.
Должно, литровую огрел, ну, и конечно, подобрел.
И я пошел. Попил, поел - не полегчало.

И посредине этого разгула
Я прошептал на ухо жениху...
И жениха, как будто ветром сдуло.
Невеста вся рыдает наверху.

Сосед орет, что он - народ, что основной закон блюдет,
Мол, кто не ест, тот и не пьет, и выпил, кстати.
Все сразу повскакали с мест, но тут малец с поправкой влез:
- Кто не работает - не ест, ты спутал, батя.

А я сидел с засаленною трешкой,
Чтоб завтра гнать похмелие мое,
В обнимочку с обшарпанной гармошкой,
Меня и пригласили за нее.

Сосед другую литру съел и осовел, и обсовел.
Он захотел, чтоб я попел,- зря что ль поили?
Меня схватили за бока два здоровенных мужика:
- Играй, говорят, паскуда! Пой, пока не удавили!

Уже дошло веселие до точки,
Невесту гости тискают тайком.
И я запел про светлые денечки,
Когда служил на почте ямщиком.

Потом у них была уха и заливные потроха,
Потом поймали жениха и долго били.
Потом пошли плясать в избе, потом дрались не по злобе
И все хорошее в себе доистребили.

А я стонал в углу болотной выпью,
Набычась, а потом и подбочась.
И думал я:- ну, с кем я завтра выпью
Из тех, с которыми я пью сейчас?

Наутро там всегда покой и хлебный мякиш за щекой,
И без похмелья перепой, еды навалом.
Никто не лается в сердцах, собачка мается в сенцах,
И печка в синих изразцах и с поддувалом.

А у меня и в ясную погоду
Хмарь на душе, которая горит.
Хлебаю я колодезную воду,
Чиню гармошку, а жена корит.


Владимир Высоцкий

 

Анатолий Кручинин

Лишь только боль навылет в ночь...
И кровоточит до рассвета…
И не понять , и не помочь,
И не собрать в ладони лето.

Не остудить безумный взгляд,
И не согреть своим дыханьем,
И не вернуть уже назад
Того, что было пониманьем.

Не достучаться до судьбы
Недолюбить и недоплакать…
Лишь только черные столбы
Среди листвы, опавшей в слякоть.

И не видать уже ни зги !
Что право, бестолку молиться.
Лишь лжи тяжелые круги
Застыли с легкостью на лицах...

Не разглядеть чужой души,
И до небес – не дотянуться...
Дай Бог… поверить и дожить,
Дай Бог… поверить, и вернуться...

 

Сюрреализм. Французский

Франсис Пикабиа

Новое счастье

Любить друг друга -
это далекое чувство,
далекое, как родина
в годину побед или поражений;
долг велит мне
выступать против -
против всего.
Люди просто не в курсе -
я против исследования,
против анализа,
против веры;
я тружусь над созданьев основ
для грядущего ритма и рифмы,
я как свободные анархисты.
Люди вечно носятся с предвзятыми идеями,
подогнанными к цели,
к подобающей цели,
это как народная песня, в которой все звуки
привычны.
В гору идти черезчур тяжело,
повороты и окольные пути,
а также недвижимость
на пользу только равнинам.
С тех пор я жив,
мораль всегда противница счастья.

Перевод Е. Баевской

Скромное

Жизнь перевалила за полдень
Я на краю дороги
Я закончил читать мою книгу
Я лишен воспоминаний
О том что необходимо
Мне нравится запах моей решимости
Уста моей жизни поведают мне обо всем
У меня есть только язык
И его дурные повадки
Я их немного сгладил
Я понимаю толк в женщинах
Я не хочу смущаться
В городских кабачках
Я причешу твои волосы
И белым лицом
Прижмусь к твоей шее
Жизнь уходит

Перевод М. Яснова

 

В. Пицман

Мы друг друга не видим, мы друг друга не слышим.
Каждый сам по себе, каждый сам за себя.
Даже рядом совсем - тем же воздухом дышим -
Мы не знаем совсем: ты - меня, я - тебя.

Мы толпою идём, мы галдим, мы поём,
Мы кричим, только горло срывается зря.
Каждый - в мире ином, каждый - в мире своём.
Мы, не видя, глядим. Мы молчим, говоря.

Одиночества страх поджидает: в кустах -
И в домах, в темноте - и на ярком свету.
Мы бежим, только нас вновь преследует крах:
Попадаем опять в пустоту, в пустоту.

И не выбраться, нет! Так уж делится свет -
На мирки, на мирочки. И каждый мирок
Только сам по себе: сам - вопрос, сам - ответ,
Сам - в огромной толпе - одинок-одинок!

 

Олег Блажко

В тетради с потёртой дешёвой обложкой,
от вечера к вечеру – те же мотивы.
И ночь, изогнувшись, потянется кошкой,
и выйдет лениво гулять над обрывом.

И будет куда-то глядеть не мигая,
а там, по ступеням высоких этапов –
дорога нездешняя. Чья-то. Другая.
Твоя же – привычна, как стоптанный тапок.

Несложная схема: две комнаты, кухня,
пустой коридор. Быстротечны минуты.
И скоро – полтинник. И скоро – потухнет
всё то, что гореть не смогло почему-то.

Звенела струной тетива, но из лука
стрела не взлетела, а на пол упала.
И стала – домашней пушистою скукой,
которая мягко крадётся из зала

бесшумно улечься в ногах на кровати –
мурлыкать и сны навевать до рассвета,
о том, что довольно – побегал и хватит.
Не всем же в художники или в поэты.

Кому-то и здесь по-простому бы надо
толкать, день за днём, обывателя тачку.
Свой голос отдать за места в хит-парадах.
И ждать втихаря лотерейной подачки.

Откладывать мелочь на бледную старость,
к тому прилагая немало усилий…
Тропинка к концу, и немного осталось.

А как начиналось… Какими мы были…

***

Ни кола, ни двора. Отгорело. И дым
растворился в вечернем тумане.
Я когда-то себя называл молодым,
а теперь избегаю названий.

И дорога вела прямиком в облака,
и казалось - в кармане полмира.
Это было, да сплыло. И крыса-тоска
гложет время, как ломтики сыра.

Соглашайся с судьбой или ей прекословь -
годы канут к чертям в тихий омут...
Было дело, со мною ходила любовь,
надоел – убежала к другому.

И вдали показался последний приют –
развалюха-изба у оврага.
И никто не зовёт. Позабыли. Не ждут.
Чёрствый хлеб и прокисшая брага –

это то, что осталось. Деревья скрипят,
лесом бродит лихая кручина,
моросит мелкий дождь, догорает закат
за стеною из брёвен и глины.

По округе давно разбежалось зверьё,
а о людях лет сто, как не слышно,
только ворон настырно и хрипло орёт
на корявой и высохшей вишне.

Я сижу в темноте.
Час плюс час - будет год.
Ночь с дождями сошлась в хороводе.
И болит голова. Впрочем, это пройдёт.

В этой жизни всегда всё проходит.

 

От..зачепило...та й виливаю..тутка...
Зараз хтось з модераторів трісне кулаком по столу...і знесе всьо в один пост...
А,нехай...

Олег Блажко
СЕЗОН ДОЖДЕЙ

И дело явно дрянь. И дождь стеной -
он холоден настолько, что о снеге
невольно призадумался бы Ной,
решившись покататься на ковчеге.
В окрестностях созвездья Гончих Псов
вполне безлюдно. Заперты ворота
на тридцать три замка и на засов,
покрытый полустёртой позолотой.

Заброшен храм Верховного Суда,
привратник запил горькую украдкой,
в сторожке затворившись от стыда…
Я слышал, пресловутые осадки
кого угодно могут доконать -
всё кончится банальным нервным срывом...

...ложится вечер в мокрую кровать
и скалится невесело и криво
возникшей ниоткуда темноте.

...Опять стучат в проклятую калитку -
и, как всегда, наверное - не те,
угрюмые, промокшие до нитки,
и сгинут к наступлению утра -
за полчаса до серого рассвета,
упомянув какого-то Петра,
не давшего желанного ответа.

Хреново мне. Не ладится никак.
Зарос мой сад по пояс сорняками…
Я слышал, что сейчас везде бардак.
Внизу - понятно. Но - за облаками?..

И всё-таки идут четвёртый год -
дожди, дожди... Ещё лет пять и - море.
Хронически с погодой не везёт.
А главное - ведь с нею не поспоришь.
И завтра будет то же, что вчера.
Крылатые попрятались по гнёздам -
со скуки спят. Нелётная пора.
Но им, по крайней мере, снятся звёзды,

а мне что делать? Бледная тоска
сидит напротив, радостно зевая,
и кажет кукиш. Крутит у виска.
Реальна до того, что - как живая.

Свихнусь. И не иначе. Где сосед?
Ситар в углу - от прошлого визита
пылится сто, а может двести лет...
ну вот - не помню... Многое забыто.
Оно понятно, там у них - Восток,
который: "...дело тонкое, Петруха..."
Другой сосед - на Западе. Итог:
когда нужны - их не дождаться. Глухо.

...Лежит свет тусклой лампы на столе,
ни строчки, ни намёка на полслова...

...окончится всё тем, что на Земле
прочтут про взрыв очередной сверхновой.

 

Ліна Костенко

Я пішла як на дно. Наді мною свинцеві води.
Тихі привиди верб обмивають стежку з колін.
Захлинулась і впала, як розгойданий сполох свободи,
як з німої дзвіниці обрізаний ворогом дзвін.
Я вгрузаю в пісок. Може, десь там, в часах потомних,
хтось, колись, пригадає і тихо мене позве.
Дивні риби, І хмари, і тіні биків бетонних -
все пливе наді мною.., усе наді мною пливе...
Мені сниться мій храм. Мені сняться золочені бані.
У високому небі обгорілої віри хрести.
Мені холодно тут. Та, принаймні, - ніякої твані.
Глибина, вона що ж? - потойбічна сестра висоти.
Забуваю свій голос. І вчуся тихо конати.
Крижаніє ріка. Вже немає ні хвилі, ні хмар...
Так зате хоч одне: перетлілі мої канати
В не мої Великодні не сіпає жоден дзвонар.

***

...Пройшло життя. Не варт було і труду.
Лише образи наберешся вщерть.
Останні дні вже якось перебуду.
Та вже й кінець. Переночую в смерть.

А що в житті потрібно ще мені?
Одбути всі ці клопоти земні.
Оці останні клопоти одбуть,
іти туди, куди мене ведуть,—
аби одбути, все уже одбути,—
і щоб не бути, щоб уже не бути!

***

Є для серця така покута:
Забувати скоріше зло,
Аніж те, що мусило бути,
i чого в житті не було.

 

Очень красивое стихотворение и в оригинале и в переводе. И песня шикарная на эти стихи есть.

В. Коротич.
Старий лірник (Остання пiсня старого лiрника)

Переведіть мене через майдан,
Туди, де бджоли в гречці стогнуть глухо,
Де тиша набивається у вуха.
Переведіть мене через майдан.

Переведіть мене через майдан,
Де все святкують, б’ються і воюють,
Де часом і себе й мене не чують.
Переведіть мене через майдан.

Переведіть мене через майдан,
Де я співав усіх пісень, що знаю.
Я в тишу увійду і там сконаю.
Переведіть мене через майдан.

Переведіть мене через майдан,
Де жінка плаче, та, що був я з нею.
Мину її і навіть не пізнаю.
Переведіть мене через майдан.

Переведіть мене через майдан,
З жалями й незабутою любов’ю.
Там дужим був і там нікчемним був я.
Переведіть мене через майдан.

Переведіть мене через майдан,
Де на тополях виснуть хмари п’яні.
Мій син тепер співає на майдані.
Переведіть мене через майдан.

Переведіть...
Майдану тлумне тло
Взяло його у себе і вело ще,
Коли він впав у центрі тої площі,
А поля за майданом не було.

Перевод Юнны Мориц:
Переведи меня через майдан (Последняя просьба старого лирника)

Переведи меня через майдан,
Через родное торжище людское,
Туда, где пчёлы в гречневом покое,
Переведи меня через майдан.

Переведи меня через майдан, -
Он битвами, слезами, смехом дышит,
Порой меня и сам себя не слышит.
Переведи меня через майдан.

Переведи меня через майдан,
Где мной все песни сыграны и спеты,
Я в тишь войду и стихну - был и нету.
Переведи меня через майдан.

Переведи меня через майдан,
Где плачет женщина, - я был когда-то с нею.
Теперь пройду и даже не узнаю.
Переведи меня через майдан.

Переведи меня через майдан,
С моей любовью, с болью от потравы.
Здесь дни моей ничтожности и славы.
Переведи меня через майдан.

Переведи меня через майдан,
Где тучи пьяные на пьяный тополь тянет.
Мой сын поет сегодня на майдане.
Переведи меня через майдан.

Переведи... Майдана океан
Качнулся, взял и вёл его в тумане,
Когда упал он мёртвым на майдане...
А поля не было, где кончился майдан.

 

Микола ВІНГРАНОВСЬКИЙ

* * *

Прощалось літо. Тьмянів лист,
І лев лежав під кленом.
В прощанні літа син дививсь
На лева і на мене.

Тремтіли в пуми дві сльози
Останніми сльозами,
Ті дві сльози, ті дві грози
У пуми, як у мами.

Щось біло ткали павучки
На жовтому папері,
І синє літо на гачки
Вже зачиняло двері.

Прощальний промінь заглядав
В муарні очі пуми
Й, сховавшись в лапи, лев ридав
Під шурхотіння гуми.

 

Сергей Яворский

Мой зыбкий замок из песка и тени.
Построенный из снов и дивных грез.
Перед которым я присяду на колени.
И вспомню время когда в нем я рос.

Взгляну на витражи из смеха и обиды.
Зайду я в тронный зал из лести и интриг.
Затем спущусь в подвал, где были мной зарыты.
Герои и мечты из первых моих книг.

Я постою в саду из мнимых увлечений.
Присяду на скамью изменчивой судьбы.
Из фляги отхлебну напиток огорчений.
И подойду к окну из вечной суеты.

Оставлю все как есть я в комнате надежды.
Подброшу дров в камин печали и тоски.
И побреду я прочь задумчивый как прежде.
Вот только седина грызет мои виски.

 

Тальков

Бездеятельность убивает.
Никого не хочу и никуда не хочу.
Читать, читать, читать. Единственное желание.
Да нет, это всё не значит, что у меня вообще нет никаких желаний, кроме желания читать. Их миллион. Только все они — самые разнообразные — томятся под замком, в плену, в плотном, непробиваемом кольце моих неудач в плане творческой работы.
Такое ощущение, что заточили меня в какой-то скучный, тусклый и однообразный ящик с маленьким окошком; и вот смотрю я в это окошко — там жизнь, люди, музыка, радость, а в ящике мучительно одиноко и скучно. И бывают минуты, когда я теряю всякую надежду на освобождение.
Жизнь проходит. Молодость проходит. Время летит...
Если бы у человека было две жизни, я расстался бы с этой не задумываясь.
Родные и близкие?
А что толку, что они видят меня живого и невредимого? Что толку?
...Тяжело жить без любви, без радости, не имея реальной возможности стать тем, кем ты имеешь право стать.
Эх, сбить бы замок! Только один сильный толчок! И всё!!! Бурлящим, стремительным потоком хлынула бы жизнь из всех пор, захлестнула, закружила бы всё, окружающее меня...
...И мир стал бы совсем другим — ярким, интересным, как во сне.
Сегодня ночью я опять жил полной жизнью, но только это было во сне.

***
Крылатые, летайте себе, не опускайтесь на землю,
Какой бы подчас приветливой и доброй она вам ни казалась.
Сначала вас бескрылые будут прощупывать,
Трогать ваши крылья, удивляться, восхищаться,
Ну а в глубинах своих чёрных душ
Завидовать чёрной завистью и тайно ненавидеть.
Когда они вам выщиплют ваши крылья, будет поздно.
Не опускайтесь на землю, летайте себе лучше.

 

Поток сознания

Александр Назаров
(Стихотворное приложение к ненаписанному рассказу)


Пустота в три окна на запад, где нас любили.
Трещины в пустоте забиты чужими вещами.
И та любовь, к которой нас приучали,
Укрыта щадящим слоем архивной пыли.

И то, что горбом иль крылом у нас за плечами, –
Сны, обеды, бабочки, автомобили…
Жизнь, которую нам не прощали,
Смерть, которой нам не простили…

На грани ветра ломается голос сухою веткой.
И ты стоишь с опустевшей грудною клеткой.
И о том, что душа зарастает сухою болью,
В этом давящем молчанье никто не вспомнит.

Как пошлый трагик, лицо своё оладонив,
Трясётся Чацкий сквозь ночь в плацкартном вагоне.
А нам остаётся в наследство как Бог и пошлость
Наша ручная, срамная, датая наша совесть.

День, в котором легко заблудиться, прожив его дважды.
Жизнь, в которой легко затеряться и стать ненужным.
Где пьют запоем и, захлебнувшись жаждой,
Падают в капли дождя, в пустоту и в стужу…

А небо стареет и вянет, свисая всё ниже.
Линяет молчанье, и мир кричит пустотою.
И против желанья ставши друг другу ближе,
Друг друга жалеем, что недорогого стоит.

Жить можно в прошлом, давно отжив в настоящем,
И время проходит по душам бравурным маршем
Туда, в грядущее, мнящееся столь плоским,
Что собственный голос звучит чужим отголоском.

И жизнь – дорога… с налётом тоски вокзальной,
Где голос Бога за осенью самой дальней.
Поэзия пыли и боли. И сны расстояний.
И Чацкий в буфете. И тёплая водка в стакане.

А где уголок оскорблённому чувству, разбитому сердцу?..
И вечность спит, мордой в салат уткнувшись.
И в уши долбает скерцо. И в супе хватает перца.
Не тычьте тупыми глазами в мою помятую душу.

Давай помолчим: об иных, о тех, кто далече,
О числящихся по архивам и мемуарам…
Я знаю, всё умирает: слова и вещи.
И тёплая водка мешается с божьим даром.

И глупо верить, что всем управляет случай.
В каком из миров мы новый свой срок получим,
Когда отмотаем здесь, на земле дурацкой? –
Гроб подан, пора собираться, товарищ Чацкий…

Вымучивать строчки о том, что невыразимо,
Стремиться к цели, что абсолютно мнима,
Выискивать путь от графомана к поэту…
Но хватит болтать! К сюжету, мой друг, к сюжету!

Сначала было: бежать. Бежать и падать.
И выпасть в город ненужный ненужной вещью.
Бессильно двигаться, ощущая рядом
Ненужное время, что ни от чего не лечит.

Сначала было – бежать. В скорлупе движенья
Укрывшись от боли, что всё равно не проходит.
Движенье, движенье, последствие пораженья.
Тупая молитва отчаянья (в эпизоде).

На грани ветра ломается голос. Молчи и слушай
Глухое время, что бьётся в слепую душу.
На грани неба, на грани тысячелетий –
Ветер, ветер на цвет потерявшем свете.

Пустота в три окна на запад… Сгоревший запах.
Что ты пискнешь в своё оправданье у смерти в лапах?
Что, как Чацкий, в карету, всю жизнь по свету,
А космический ветер – чтоб затушить сигарету?

С какого момента ты жить начинаешь прошлым?
В какой закоулок памяти ты заброшен?
И вот бредёшь бездорожьем полей и зданий.
И жизнь в обмане. И смысл в стакане. И всё в тумане.

В северном ветре птица не строит гнёзда,
Пернатая боль, с голосом цвета мела,
Что не умела жить и умирала поздно,
Да и петь-то, собственно, не умела.

И я продолжаю. Неважно, конец утерян.
Что было – было. Пропустим. Давай по новой.
И осень обсосанной мордою лезет в двери.
И в окна глядится край неба почти багровый.

Был фильм в дрянном синема, исполненный фальши,
И гнусный кофе до тошноты, и дальше –
Нелепый мир ночной пустоты окраин
Знакомого города, что – как и все – неузнаваем.

В попытке догнать вчерашний день, что ненужен,
Вдоль старых зданий, картинно размокших в лужах,
С щемящей тоской и болью – от них не деться –
Под где-то там, в глубине, начинавшимся сердцем.

А после был он, потому что в такие ночи
Всегда появляется он – и сюжет не важен,
Чтоб жить в темноте и умирать на ощупь, –
Это совсем не странно, тем более – и не страшно.

И пошл искуситель. Да и герой – не Чацкий.
А водку всегда продают у вокзала.
Читатель ждёт рифмы и получает дурацкий
Открытый финал. Так избавьте нас от финала.

Попытка бегства закончится возвращеньем.
Глядишь на себя с неведомым отвращеньем.
И о том, что душа зарастает тупою болью,
В этом слепящем молчанье никто не вспомнит.

Жизнь ни о чём, разговор ни о чём, ни о чём поэма.
Ночь за плечом. И если исчерпана тема –
Жизнь в три окна на запад, где нас любили.
Смерть, которой нам не простили.

Вера, которой нас увенчали, –
Крылом иль горбом вечно у нас за плечами.
Жизнь, которой нам не простили, –
Сны, обеды, бабочки, автомобили…

 

Михаил Розенштейн

...и задумчивый город засыпан опавшей листвой,
и пронзителен воздух - такие теперь времена...
Это поздняя осень кружит над моей головой,
жёлто-красная осень, так странно похожая на
те, которые были, и, видишь, куда-то ушли,
оставляя не то, чтобы грусть, и не то, чтобы боль,
но какую-то смуту, и запах подмёрзшей земли,
перемешанный с небом и с той же опавшей листвой.
А над миром горят фонари, всё горят фонари,
так иди, унося эту смуту под синим плащом,
и, как в детстве, опять сам с собой говори. Говори,
что листва облетает на свете, а ты ни при чём.
Вот и слушай пресветлую песню осенних сонат,
осенённую сумраком солнца, как сонной свечой,
понимая, что ты, как всегда, навсегда виноват
в вечных горестях этой земли. И во многом ещё.