Поезія та проза

Дмитро ПАВЛИЧКО


Зніми мені легенькою рукою
Сніжинку із брови, а з серця – лід
Поважності, печалі, супокою,
Всього, що я надбав за стільки літ.

Ні, не знімай, бо в серці ворухнеться
Краси твоєї молоде жало;
Ту кригу я приклав, як ніж, до серця,
Аби не так боліло і пекло.

 

***
"Синочку мій, ти ж мами не гніви
і не збавляй їй літа молодії.
Мене ж — не жди. Бо вже нема надії
схилитись голова до голови
на щиру радість. Більше не чекай.
Я вже по той бік радісного світу.
Закрию скоро погляд сумовитий,
хіба що з того світу виглядай —
і я тебе почую. Синку мій,
ти вже не йдеш мені в розкриті руки.
Не дай же, Боже, звідать тої муки,
котра на мене дивиться з пітьми.
Там тисячі недовідомих днів,
від подумів уже холонуть груди.
Ні, не було мене, й нема, й не буде:
судилося згоріти на вогні
на власному — залишиться лиш тінь
та дим від попелища зрине вгору.
Двигтить, як молот, моє серце хоре,
та ти ж мене — і мертвого — зустрінь.
Це ж я тобі назустріч завше йшов,
і серце обпікалося тобою —
знайди ж мене — під чорною ганьбою,
межи слідами чорних підошов."
Василь Стус

 

Представь себе весь этот мир, огромный весь,
Таким, каким он есть, на самом деле есть.
С полями, птицами, цветами и людьми,
Но без любви, ты представляешь, без любви.
Есть океаны, облака и города,
Лишь о любви никто не слышал никогда.

Так же синей ночью звезды в небе кружат,
Так же утром солнце светит с вышины.
Только для чего он, и кому он нужен -
Мир, в котором люди друг другу не нужны?

Так же гаснет лето, и приходит стужа,
И земля под снегом новой ждет весны.
Только мне не нужен, слышишь, мне совсем не нужен
Мир, где мы с тобой друг другу не нужны.

Представь себе весь этот мир, огромный весь,
Таким, каким он есть, и что любовь в нем есть.
Когда наполнен он дыханием весны,
И напролет ему цветные снятся сны.
И если что-нибудь не ладится в судьбе,
Тот мир, где нет любви опять представь себе.

Так же синей ночью звезды в небе кружат,
Так же утром солнце светит с вышины.
Только для чего он, и кому он нужен -
Мир, в котором люди друг другу не нужны?

Так же гаснет лето, и приходит стужа,
И земля под снегом новой ждет весны.
Только мне не нужен, слышишь, мне совсем не нужен
Мир, где мы с тобой друг другу не нужны.

Только мне не нужен, слышишь, мне совсем не нужен
Мир, где мы с тобой друг другу не нужны.

Обманите меня... но совсем, навсегда...
Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда...
Чтоб поверить обману свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти, в темноте, наобум...
И не знать, кто пришёл, кто глаза завязал,
Кто ведёт лабиринтом неведомых зал.
Чьё дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке...
А очнувшись, увидеть лишь ночь да туман...
Обманите и сами поверьте в обман.

А что такое - сила воли? –
Уменье не кричать от боли,
Когда поломано крыло?
Уменье ждать : пока срастется,
Потом летать – не как придется,
А чтобы только повезло?
Но, может быть совсем иначе? –
Крича от ярости и плача,
Заставить целое крыло
Решить нелегкую задачу:
Подняться выше неудачи,
И победить – беде назло!

66 сонет Шекспіра

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,

И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,

И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.

Все мерзостно, что вижу я вокруг...
Но как тебя покинуть милый друг!

XXX. DE PROFUNDIS CLAMAVI
Шарль Бодлер "Цветы зла"

К Тебе, к Тебе одной взываю я из бездны,
В которую душа низринута моя...
Вокруг меня - тоски свинцовые края,
Безжизненна земля и небеса беззвездны.

Шесть месяцев в году здесь стынет солнца свет,
А шесть - кромешный мрак и ночи окаянство..
Как нож, обнажены полярные пространства:
- Хотя бы тень куста! Хотя бы волчий след!

Нет ничего страшней жестокости светила,
Что излучает лед. А эта ночь - могила,
Где Хаос погребен! Забыться бы теперь

Тупым, тяжелым сном - как спит в берлоге зверь...
Забыться и забыть и сбросить это бремя,
Покуда свой клубок разматывает время...

Марина Цветаева

Кошки

Они приходят к нам, когда
У нас в глазах не видно боли.
Но боль пришла — их нету боле:
В кошачьем сердце нет стыда!

Смешно, не правда ли, поэт,
Их обучать домашней роли.
Они бегут от рабской доли:
В кошачьем сердце рабства нет!

Как ни мани, как ни зови,
Как ни балуй в уютной холе,
Единый миг — они на воле:
В кошачьем сердце нет любви!

А. Блок:

Когда ты загнан и забит
Людьми, заботой, иль тоскою;
Когда под гробовой доскою
Всё, что тебя пленяло, спит;
Когда по городской пустыне,
Отчаявшийся и больной,
Ты возвращаешься домой,
И тяжелит ресницы иней,
Тогда — остановись на миг
Послушать тишину ночную:
Постигнешь слухом жизнь иную,
Которой днем ты не постиг;
По новому окинешь взглядом
Даль снежных улиц, дым костра,
Ночь, тихо ждущую утра
Над белым запушённым садом,
И небо — книгу между книг;
Найдешь в душе опустошенной
Вновь образ матери склоненный,
И в этот несравненный миг —
Узоры на стекле фонарном,
Мороз, оледенивший кровь,
Твоя холодная любовь —
Всё вспыхнет в сердце благодарном,
Ты всё благословишь тогда,
Поняв, что жизнь — безмерно боле,
Чем quantum satis Бранда воли,
А мир — прекрасен, как всегда.

Мне дождь шептал "ты одинок",
А тучи небо закрывали,
И облака от слёз рыдали,
Но я уйти с дождя не смог.
Я так люблю дождей дыханье,
Как будто этим и живу,
Я только что-то не пойму,
Как избежать оков молчанья.
Когда один я под дождём
И не боюсь опять промокнуть,
Но знаете...наверно сохнуть
Приятней было бы вдвоём.

 

Е.Евтушенко

Ничто не сходит с рук: ни самый малый крюк
с дарованной дороги,
ни бремя пустяков, ни дружба тех волков,
которые двуноги.

Ничто не сходит с рук: ни ложный жест, ни звук
ведь фальшь опасна эхом,
ни жадность до деньги, ни хитрые шаги,
чреватые успехом.

Ничто не сходит с рук: ни позабытый друг,
с которым неудобно,
ни кроха-муравей, подошвою твоей
раздавленный беззлобно.

Таков проклятый круг: ничто не сходит с рук,
а если даже сходит,
ничто не задарма... И человек с ума
сам незаметно сходит...

Арсений Тарковский

ПЕРВЫЕ СВИДАНИЯ

Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.

Когда настала ночь, была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно клонилась нагота,
И, просыпаясь: "Будь благословенна!" -
Я говорил и знал, что дерзновенно
Мое благословенье: ты спала,
И тронуть веки синевой вселенной
К тебе сирень тянулась со стола,
И синевою тронутые веки
Спокойны были, и рука тепла.

А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И - боже правый! - ты была моя.
Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово ты раскрыло
Свой новый смысл и означало царь.

На свете все преобразилось, даже
Простые вещи - таз, кувшин,- когда
Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твердая вода.

Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.

Гумилев Николай.
ЖИРАФ

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав...
- Ты плачешь? Послушай... далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф....

Марк Тишман

Я мог бы тебе подарить небо в алмазах.
Я мог бы тебя удивить, всем на свете и сразу.
Я мечтаю тебя отвести на восход на янтарный,
Где в запахе зеленой сосны стихнет ветер коварный.
Я хотел бы для тебя - стать всем
Или лучше мне тебя не знать совсем!

Я стану твоим ангелом, я буду прилетать к тебе.
Я стану твоим ангелом и в счастье и в беде.
Я стану твоим ангелом, чтоб крыльями от бед укрыть.
Я стану твоим ангелом, чтоб просто рядом быть.

Белым облаком хотел бы ласкать твои плечи и губы,
Научился б твои мысли читать словно маленький будда.
Я бы в сердца твоего тайниках заблудился навеки.
Я бы негой по-утру открывал твои сонные веки.
Я хотел бы для тебя - стать всем.
Или лучше мне тебя не знать, совсем.

Я стану твоим ангелом, я буду прилетать к тебе.
Я стану твоим ангелом и в счастье и в беде.
Я стану твоим ангелом, чтоб крыльями от бед укрыть.
Я стану твоим ангелом, чтоб просто рядом быть.

Шекспир


Когда меня отправят под арест,
Без выкупа, залога и отсрочки,
Не глыба камня, не могильный крест -
Мне памятником будут эти строчки.

Ты вновь и вновь найдёшь в моих стихах
То, что во мне тебе принадлежало.
Пускай земле достанется мой прах.
Ты, потеряв меня, утратишь мало.

С тобою будет лучшее во мне,
А смерть возьмёт от жизни быстротечной
Осадок, остающийся на дне -
То, что похитить мог бродяга встречный.


Ей - черепки разбитого ковша.
Тебе - моё вино, моя душа.

Юлия Друнина

Полжизни мы теряем из-за спешки,
Спеша, не замечаем мы подчас
Ни лужицы на шляпке сыроежки,
Ни боли в глубине любимых глаз.
И лишь, как говорится, на закате,
Средь суеты, в плену успеха, вдруг
Тебя безжалостно за горло схватит
Холодными ручищами испуг:
Жил на бегу, за призраком в погоне,
В сетях забот и неотложных дел,
А может, главное и проворонил,
А может, главное и проглядел...

С. Есенин

Мне грустно на тебя смотреть,
Какая боль, какая жалость!
Знать только ивиовая медь
Нам в сентябре с тобой осталась.

Чужие губы разнесли
Твоё тепло и трепет тела,
Как будто дождик моросит
С души немного омертвелой.

Ну что ж! Я не боюсь его.
Иная радость мне открылась.
Ведь не осталось ничего,
Как только жёлтный тлен и сырость.

Ведь и себя я не сберёг
Для тихой жизни, для улыбок.
Как мало пройдено дорого,
Как много сделано ошибок.

Смешная жизнь, смешной разлад.
Так было и так будет после.
Как кладбище, усеян сад
В берёз изглоданные кости.

Вот так же отцветём и мы
И отшумим, как гости сада.
Коль нет цветов среди зимы,
Так и грустить о них не надо.

Жизнелюбивый сонет

С какой-то виноватостью устало
Я все свои грехи переберу
Я не умру от скромности, пожалуй
От сдержанности – тоже не умру
Я также не замалчиваю факта,
Что трезвым не останусь на пиру
Ещё я не умру от чувства такта
От вежливости – точно не умру
От этой горькой истины не прячась
Я изучаю сам себя на цвет
Я не умру от стольких дивных качеств
Что, видимо, мне оправданья нет
Да оправдаться я и не стараюсь:
Я умирать пока не собираюсь

Неоніла СТЕФУРАК


І стане холодно. І листя опаде.
І тільки те пожнеться, що посіяв.
І упаде з хрестом своїм Месія.
І підведеться знову, і піде.

Це фреска. Це відлуння давнини.
Це міф, якому кілька тисяч років.
У готиці, у ретро і барокко
ним торгували, підкоряли ним.

Його різьбили, плавили або
гекзаметром заковували в строфи.
Було Череповище і Голгофа.
Та над усе була — була! — любов.

Священна від колиски до зірок,
передана від прадідів у генах.
На душу накладаючи оброк,
вона забрала все, що дороге нам.

Тоді чому ж без неї кожен день
не потішає, а ятрить і тисне?..
І стане холодно. І листя опаде
на непокриту голову Вітчизни.

Неоніла СТЕФУРАК


Примкнути повіки, важкі від безсоння і втоми.
Забути про погляд, що душу тобі обпікав.
Нікому не скаржитись. В цілому світі — нікому.
Хоч дім твій порожній і ноша твоя нелегка.
Ніхто не розділить з тобою ні волі, ні віри.
Лиш хліб твій поділять і кинуть зацькованим псам.
І будуть писатись тобі неприкаяні вірші —
потрібні хіба що метеликам і небесам.
Сніги забіліють і знову ударять морози,
і знову до ранку під стукіт вагонних коліс
ми будем прощатись, насилу тамуючи сльози,
уже посивілі від тих затамованих сліз.
Наструняться нерви і знову сплетуться у вузол,
просмоляться болем… Хіба розрубати мечем?
Сніги забіліють. Простеляться білим обрусом.
І чорною кров'ю дорога по них потече.

Неоніла СТЕФУРАК


Мовчи… мовчи…

Хіба у слові — сенс?

Хіба ти маєш щось, окрім роботи,
окрім забутих маминих пісень
і спраги невтолимої польоту?
Хіба ти маєш щось, окрім душі,
окрім дороги, гострої, як лезо?..
Черствий окраєць долі покришивсь,
пожбурений зі злості під колеса.
А ти мовчиш. І думаєш про світ.
Про те, що не лишається нікого,
кому потрібен був би заповіт:
молитися до слова, як до Бога.
Мовчи… мовчи…

Хіба бракує слів,

щоб спам'ятати душі без'язикі?
Не возвеличиш того, хто змалів
і в рабство перепродався навіки.
Не возвеличиш… Холодом війне.
Погаснуть ледь запаленими свічі.
“Хоч не забудь, а згадуй ти мене”,—
благальне відлунає з потойбіччя.

Неоніла СТЕФУРАК

Тоненька стежечка — струна
поміж народженням і смертю.
Гукнуть із мороку — вона
під кроком стомленим урветься.
І враз прокинешся зі сну,
і враз спохопишся:

— Чи жив я?

І ту заплутану, одну,
свою шукатимеш стежину.
Підеш наосліп, навмання,
усі умовності потрощиш,
на тлі згасаючого дня
свого життя пізнаєш розчерк.
Зітхнеш здивовано:

— Невже

не залишається нічого?
Лише безглузде і чуже
ім'я в куточку некролога.
Лише між вилинялих дат
під перехнябленим розп'яттям
та божа іскра… божий дар,
що, може, обігріє матір.

Неоніла СТЕФУРАК


Так мало слів і так багато світла
у селищі, де кожен — старожил.
Кімнатку у гуртожитку провітриш
і пригадаєш все, що пережив.

І не відділиш доброго від злого:
такий крутий і правильний заміс.
Оглянешся — кудись вела дорога…
А нині тільки порох з-під коліс.

І холодно. І, мрякою повиті,
спускаються смереки з висоти.
І ти один. Один — у цілім світі.
За тридев'ять земель від суєти.

І добре, що сюди не докричатись,
не зупинити цей одвічний плин,
де ти такий малесенький, як цятка,
як маківка — в долонях полонин.

 

Неоніла СТЕФУРАК


Ковток повітря. Ще один ковток.
Звичайний. Звичний. Може, не останній.
Земля зробила ще один виток
навкруг осі, біля космічних станцій.

Комусь не спиться: світиться вікно.
З орбітою зливається супутник.
П'яничка, допиваючи вино,
замислюється: “Бути чи не бути?”

Нічна фіалка струшує росу.
Закохані цілуються у парку.
Запитливо вдивляється Ісус
з розп'яття почорнілого: “Чи варто?”

Вервечки залишаються від зграй.
Холодний вітер шарпає афішу.
На розі зупиняється трамвай
і гальмами врізається у тишу.

Звичайна ніч. Безсоння. Самота.
Безодня неба. Місячна дорога.
Ковток повітря. Зціплені уста.
Протяжний зойк “швидкої допомоги”.

Неоніла СТЕФУРАК


Все, що я можу для тебе зробити,—
зварити кави.
Гіркої.
Міцної.
Чорної.

Хіба ми рідні?
Хіба ми потрібні одне одному?
Єдині?

Димом —
листя торішнє
і клапті торішніх листів.

А втім…
Душі свої
продавати не вмієм.

Німієм.
Німієм.

Такі незглибимі,
такі неоднакові…

Каву п'ємо.

Невлаштованість.
Вакуум.

І непереборне бажання — заснути.
Назавжди.

Неоніла СТЕФУРАК


Є стан душі,

коли ніщо не миле,

коли твоє сумління ні до чого
і всі найкращі наміри даремні,
коли ти бачиш мур перед собою
і знаєш, що його не подолати,
не підірвати жодним динамітом,
не розтрощити пострілом гарматним,
не підкопати заступом залізним,
коли цей мур стримить перед тобою,
а ти не зрушиш, бо крізь нього очі
і вуха проростають, і вериги
снуються за камінною стіною,
а натовп, заворожений законом,
вигукуючи шлягери і гасла,
крокує переможною ходою…

Ну що тобі лишається?

Топити

своє безсилля у вогні хмільному?
Перечекати в затишку до літа?
В личинку перекинутись — личину,
подобу власну скинути, щоб згодом
легкі й прозорі викохати крильця
і, спурхуючи з дерева на квітку,
поринути у вічну безтурботність?

Ну що тобі лишається?

В повітрі,

відштовхнута пружною тятивою,
бринить стріла,

або, точніше, шпилька…

В колекції комах і лускокрилих
ти будеш незрівнянним,

Махаоне.

Неоніла СТЕФУРАК


Цей хліб такий глевкий,
що з нього можна виліпити
безліч прудконогих коників…

Бався, дитино, бався.

Цей світ такий глевкий,
що з нього можна виліпити
безліч ракет і бомб…

Бався, людино, бався.

А ти, Боже,
не забудь виліпити з глини
нового володаря всесвіту
і вдихнути в нього життя —

Тільки не давай йому
своєї іскри,
Боже.

Неоніла СТЕФУРАК


Роздаш себе. По крихті, по краплині.
Не пожалієш — вихлюпнеш до дна.
А ватра догорить на полонині,
забута і на гори всі — одна.
І листя опаде і почорніє,
спресується в долонях і в землі.
І ти відчуєш — повернутись ніяк
туди, де віджурився, відболів.
Де все було наділене крихкою
непевністю у завтрашньому дні —
і кроки найрідніші за стіною,
і постать найрідніша у вікні.
Де все, що обіцялося навіки,
розмилося за обрієм межі:
і кратери історії, і віхи,
і все, чим переймався, дорожив.
Зосталася єдина і нетлінна —
не позолота слави і гроша,
а викресана полум'ям із глини
і болем загартована душа.

Неоніла СТЕФУРАК


Перебивання з дня на день.
Книжки, прочитані у чергах.
В очах оновлених людей
така зачовгана печерність,
що страшно й глянути назад,
туди, де віра ще не тане,
де насміхається козак
під гаківницею з султана.
Де все ще має форму й зміст,
не гнеться, не м'ятеться всує,
де за сонетний благовіст
ніхто нікого не катує,
ніхто нікого не жере,
не продає, не обдирає…
Усе це, хлопчику, старе.
Старе, як світ, а не вмирає.
Бо в ньому істина сумна,
і перевірена, і рання:
— Видовищ, хліба і вина!
І тільки потім:

— Покаяння…

Неоніла СТЕФУРАК


Нас називають втраченим поколінням.

Так, ми не вміємо молитися.
Не віримо ні в бога, ні в чорта.
Не маємо ні крони, ні кореня.

Стовбури з обчімханими гілками
вздовж лінії електропередачі —
ось наші душі.

І не кажіть, що життя прекрасне,
що горобинові ночі минулися…

А втім, світає.

Над полем, обробленим пестицидами,
співає жайвір.

Хлопець в спортивному костюмі
зосереджено накачує м'язи.

Мільйони шлунків
заправляються ковбасою і маслом.

Мільйони ротів
до самозабуття скандують: “Шайбу!”

Мільйони сердець
вистукують в унісон.

 

Неоніла СТЕФУРАК


Часто хворіють друзі. Часто відходять. Часто.
Зір притупився віщий — патьоки на вікні.
Може, початок зливи — тої, що поза часом,
Тої — в апокаліпсис ядерної війни?..

Жити! Пустельна спрага і чистота причастя.
Жити! Іти по кризі через вогонь і дим…
Часто хворіють друзі. Часто відходять. Часто.
Смерть вибирає кращих. Гордих і молодих.

Тих, що не стануть збоку біля біди чужої.
Тих, що не зможуть слово збути за мідяки…
Ще один день погасне. Ще один лист пожовкне.
Ще один хрест чи камінь кане на дно ріки.

Неоніла СТЕФУРАК


Скільки нас, задивлених у себе,
віщі занедбавши голоси,
пензлі добираючи до сепій,
сходить помалесеньку на пси.

Скільки нас, колись несамовитих,
збляклих і байдужих — над усе,
в паперових стрічечках і квітах
снігом надмогильним занесе…

Неоніла СТЕФУРАК


Ворожиш на каві…
А що наворожиш на крові,
коли від покори і втоми
вона — дистилят!
Коли незворушною тінню
підводиться совість
і шлях заступає
туди, де могили,— назад.
Туди, де кістки безіменні
і землі нічийні,
туди, де на обрії
кришиться вічна межа…
Ворожиш на каві
і пестиш сумними очима
голівку дитини,
котра тобі ще не чужа.

Алина Марк

ВРЕМЯ НЕВЕРИЯ

Исчезают цвета безымянных затертых границ,
и привычной картиной становятся нынче развалины.
Это время казнить журавлей, разгоняя синиц,
время френчей, пилоток и старых шинелей, подпаленных
угольками костров. Время крика расхристанных душ…
Жаль, бумага (как ты ни старайся!) не станет заплатками
на пробитых сердцах - потому что не принято туш
исполнять за минутой молчания. Приторно-сладкими
бесполезными спичами сыплет канал новостной,
заполняя мозги обтекаемо-постными фразами.
Дескать, Враг, он не дремлет, он рядом, почти за стеной.
Ты туда не ходи - и покроется небо алмазами.
Дескать, жить хорошо, но пока, чёрт возьми, не у нас.
Вот чуток потерпеть – и наверное, всё переменится
(вместе с нами?..). Целуйте же, граждане, иконостас,
мы попали в одну сумасшедшую вечную мельницу
странной фирмы «Судьба», что по воле ветров до сих пор
продолжает скрипеть с неизменным постылым усердием,
ибо с адом и раем подписан давно договор.

Мы так веруем в жизнь…
Но похоже, что смерть - милосерднее.

Хорхе Луїс Борхес.

ЛЕГЕНДА

Авель та Каїн зустрілися після смерті Авеля. Вони йшли пустелею і здалеку впізнали один одного, бо обидва були високі. Брати посідали на землю, розпали ли багаття й поїли. Помовчали, як зморені люди на схилі дня. На небі з'явилася зірка, яка тоді ще не мала назви. При світлі полум'я Каін помітив на чолі Авеля рубець від каменя і впустив шматок хліба, який збирався піднести до рота. Почав благати брата, аби той простив його злочин.
Авель відповів:
— Ти мене вбив чи я тебе? Я вже й забув, і ми сидимо тут поряд. Як колись.
— Тепер я бачу, що ти й справді простив мене, — мовив Каїн,— бо забути — і значить простити. Я теж спробую забути. Авель тихо проказав:

— Авжеж. Доки тривають докори сумління, доти триває і провина.

І рефреном...
Звичний день...

Це тільки втома. Втома. І шалена.

Це тільки так — найшло — і відійде.
А вже як не відступиться од мене —
то краще — хай уб’є. Нехай — уб’є.
Дарма бо скніти — вже напівдорозі
між смертю і життям. Їй-бо — дарма.
Бо жодної з надій не маю в Бозі
і порятунку жодного — нема.
Пучками стисну ошалілі скроні
чекатиму, допоки відгримить
ця навіжена мить моїх агоній
і забарних чекань обридла мить.
Це так. Це так. Це — скоро дійде краю.
І як не скосить — то дихнути дасть.
О дасть дихнути, дасть дихнути. Знаю.
Іди ж, вістунко всіх моїх нещасть.
Це так. Це тільки так. Це надто легко
скоритися. Зіпнися — й перебудь.
А груди — мов бандури бите деко
і пірвано всі приструнки — гудуть.

 

Арсений Тарковский

Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был
И что я презирал, ненавидел, любил.

Начинается новая жизнь для меня,
И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.

Больше я от себя не желаю вестей
И прощаюсь с собою до мозга костей,

И уже наконец над собою стою,
Отделяю постылую душу мою,

В пустоте оставляю себя самого,
Равнодушно смотрю на себя - на него.

Здравствуй, здравствуй, моя ледяная броня,
Здравствуй, хлеб без меня и вино без меня,

Сновидения ночи и бабочки дня,
Здравствуй, всё без меня и вы все без меня!

Я читаю страницы неписаных книг,
Слышу круглого яблока круглый язык,

Слышу белого облака белую речь,
Но ни слова для вас не умею сберечь,

Потому что сосудом скудельным я был.
И не знаю, зачем сам себя я разбил.

Больше сферы подвижной в руке не держу
И ни слова без слова я вам не скажу.

А когда-то во мне находили слова
Люди, рыбы и камни, листва и трава.

Арсений Тарковский

Я тень из тех теней, которые, однажды
Испив земной воды, не утолили жажды
И возвращаются на свой тернистый путь,
Смущая сны живых, живой воды глотнуть.

Как первая ладья из чрева океана,
Как жертвенный кувшин выходит из кургана,
Так я по лестнице взойду на ту ступень,
Где будет ждать меня твоя живая тень.

- А если это ложь, а если это сказка,
И если не лицо, а гипсовая маска
Глядит из-под земли на каждого из нас
Камнями жесткими своих бесслезных глаз...

 

CANZONE
Если б вдруг ожила небылица,
На окно я поставлю свечу,
Приходи… Мы не будем делиться,
Все отдать тебе счастье хочу!

Ты придешь и на голос печали
Потому что светла и нежна,
Потому что тебя обещали
Мне когда-то сирень и луна.

Но… бывают такие минуты,
Когда страшно и пусто в груди…
Я тяжел - и, немой и согнутый…
Я хочу быть один… уходи!

СРЕДИ МИРОВ
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.
Иннокентий Анненский

 

Дмитрий Быков. Кризисная баллада

Да, этот кризис как-то странен. Тоска, под ложечкой сосет, сижу на льдине, как Папанин, и жду, куда ее снесет. Страна, к депрессии приблизясь, шумит за стенкой, как прибой, — а между тем такой ли кризис переживали мы с тобой?! Тогда, в начале девяностых, равно в столицах и глуши, страна, в ушибах и коростах, жила на медные гроши: ее с Гражданской не швыряло в такой неслыханный провал.

Соседка должность потеряла, сосед носками торговал, а мы с тобой про это в прессе писали, корчась от стыда. (Тогда не ведали «рецессий», «издержки» — думали тогда.) Страна услышала впервые про легендарные дела: «Старуха деньги гробовые на свадьбу внуку отдала!». «Студент ушел из вуза в рэкет». «Ребенок продан за рубли»… Какой бы Босх, какой бы Беккет такой набор изобрели?! Мороз бежал по каждой жиле, и страшно было за отцов, и денег не было — и жили! И был кураж в конце концов! Кому не лень, пугали ростом затрат, инфляций и т.п. — и в это время, в девяностом, родить приспичило тебе! Да, нас крутило хуже бревен в водовороте — но гляди: все время кто-то был виновен. И что-то было впереди. Тогда от каждого удара мы оправлялись в пять минут: сначала свалят на Гайдара, потом Чубайса помянут… Никто не ждал, конечно, чуда — что, мол, нирвану обретем, — но мнилось: полшага отсюда, ну шаг, ну два… и все путем.

А как потом прижало снова? Дефолт уставился в упор. От девяносто, блин, восьмого я содрогаюсь до сих пор. Казалось, ангелы трубили, и мир пожаром озарен; кого доселе не убили, тот оказался разорен. Бывало не во что одеться, на жрачку собирали медь — и надо ж было нам младенца в канун дефолта заиметь! Но так не жег вселенский холод на предыдущем вираже. Не знаю, может, был я молод? Так я не молод был уже! Уже мне было тридцать с гаком — по русским меркам староват… Напомню, что в событье всяком тогда был Ельцин виноват, и было легче на порядок тянуть логическую нить — что я и сам, конечно, гадок, но можно Ельцина винить. А впереди виднелось благо, и жизнь казалась дорога: я даже думал — ну, полшага… ну, два шага… ну, три шага…

А нынче бенц случился снова — и все в депрессии лежат, хоть всё еще не так хреново, как двадцать лет тому назад. Да и не так еще, как десять, когда зеленый вырос вдруг… Но как-то хочется повесить себя, несчастного, на крюк. На что надеяться осталось, на что направить Божий дар? Легко сказать, что это старость, — но я не так еще и стар. Устал я, что ли, бедный воин в тени потрепанных знамен? Звонит приятель — «я уволен», другой приятель — «разорен»… В соседнем доме окна желты, как говорил другой поэт. Сперва распад, потом дефолты, потом болото восемь лет — и в этот миг из светлой дали к нам донеслась благая весть, что рай, которого мы ждали, вот это именно и есть! Как повелось на эти звуки все население страны — что вот теперь за наши муки мы наконец награждены! Но даже дружное «Не надо!» не спрячет правильный ответ, что это лучшая награда за то, как жили двадцать лет.

Настало то, что хуже боли, — тупой, бездейственный покой. И кто виной — Медведев, что ли? Но кто он, собственно, такой? Десятилетие второе опять потрачено зазря. Валить возможно на героя, на Бога или на царя, и это дело нам знакомо, мы все им тешились порой, но данный менеджер «Газпрома» не Бог, не царь и не герой. Тупик — и никуда не деться. Повсюду черная дыра.

Исход один — завесть младенца. Бог любит троицу. Ура!

 

ТРИ ЕЛЕГІЇ
(Ув’язнений Дон Жуан)

* * *
Мене зима замурувала.
Мене забула королева.
Льодами вкрилися дзеркала,
органи, вітражі, дерева.

Стоять на вежах командори –
сумні скульптури і не більше.
За мурами – замерзле море,
найхолодніше, найбіліше.

У ньому тонуть каравели,
перебігають перламутри.
Усіх коханців королеви
притягують тяжкі бермуди,
потвори дна, слизькі і сині…

Що бачить це холодне око,
Світило металеве?.. Тіні,
що проросли крізь дно глибоке.
Воно з пітьми їх піднімає,
і обростає ними стеля…


Ніде коханої немає –
ні в небі, ні на дні. Пустеля.

* * *
Оркестра невидимців суне
по радіусу крижаному.
У звуки витекли парсуни –
безвусі? сиві? – невідомо.

Вібрують у партері вина,
перекидає карту подих,
перегорнулась половина
сторінок в літерах і нотах.

В меду загусли циферблати,
портрети імпресіоністів,
як сни, застигли, променисті, --
я вмію з ними розмовляти –
про себе, подумки, нечутно.

Минаю німо галерею,
бібліотеку. А за нею –
зима, де холодно і людно,
але не затишно… Минає
години коло демонічне,
немов ув’язнення довічне,
коли коханої немає.

* * *
Кінотеатри і вокзали –
В світ спроектовані екрани,
які в минуле перегнали
найкращі дні, як фільми в Канни.

Альтанки, талії і груди,
листи, які писав не Вертер.
У відповідь – мовчання Будди,
нудьги сто метрів, сексу метр.

Це фільм для мене і про мене,
рефлексія на дві години,
мистецтво світла небуденне
від сонячного світла гине.

Глядацтво випливає з візій,
тіла в квартири переносить,
вмикає світло телевізій –
нам вражень, Господи, не досить!

Продовжуються серіали.
І хто почує, що волає
хтось десь далеко крізь вокзали:
“Ніде коханої немає”.

Можливо завтра або потім
ти знов прийдеш і ненароком
побачиш ті її уста,
що так хотів, але не мав.

Вона звичайно не чекала
і навіть зовсім не бажала
змінити погляд або рух.

Чому ж тоді тобі потрібне
її лице? Воно подібне
на всі, що бачив ти раніш.

Зловила погляд, посміхнувшись.
Це ж не вона? Та озирнутись
хотілось дуже недарма -
уста покликали назад.

Ти знов згадав ту мить, що відцвіла,
Коли рука байдужа обірвала цвіт.
Ти так хотів, щоб квітка ожила,
Та в серці залишив лиш болі слід.

Вітер розметав пелюстки її тіла,
Які ти ніжно-ніжно цілував.
Дощ порозмивав слова, що шепотіли,
Слова, що лиш для неї дарував.

А ти стояв і думав все про неї,
Про ту, яку відразу не впізнав.
Про сонце й вітер, сутінки зелені,
Про щастя, яке довго так шукав.

І знов весна взяла в свої долоні
Закохані серця, що ожили,
Лиш ти один в самотньому полоні –
Все б повернуть, та спалені мости.

Для С. Н. В.
Розлука (Літо)

У очах твоїх спалахи вітру
Розбудили осінню печаль.
Ми ідемо до обріїв літа
Знов між нами дороги і даль.

Ти слова ніжно-ніжно шепочеш
І сльоза знов тече по щоці
Я не знаю, що небо пророчить,
Що тримає у своїй руці.

Он зоря пролетіла щаслива
Нам надію дарує вона.
І бажання нехай наше лине,
Хай мостами крізь далі єдна.

От і все я і ти на одинці
Ти десь там – я залишився тут.
Та в серця вкарбували ми міцно:
“Я сумую, чекаю, люблю...”

Балада про чайку

Далекий простір серця твого,
Та сіль не будить в нім тривогу.
Ти бачиш лиш туманний простір,
А я ту чайку й тихий острів.

Безмежність моря доль людських
З-під неба погляд цей шукає.
А люди дивляться у слід:
“Живе собі й турбот не знає”

А те, що крила б’ють вітри,
Що кожен день одна вітає,
Що серце прагне висоти –
Про це ніхто не запитає!

“Та їх же сотні кожен день
У синім мареві зникає
Живуть вони не для пісень
Живуть, їдять, ну ще літають.”

І ми живем і кожен день
Кудись ідем і щось шукаєм.
Хтось зайде птаху висоти –
Когось цей острів поховає.

А чайку пестить височінь
Долоні моря обіймають.
Ну ось ви вибрали – це тінь,
А ми під небом помираєм!..

Чому дощ сумний?

Холодний дощ, що не стихав,
Не відчував, не відчував.
Не забував ні сліз, ні слів,
Він лиш мовчав, він лиш хотів.

Хотів спитати він чому,
Чому весь час лише йому.
Дарують образи сумні
І сльози-краплі дощові.
Чому, чому лише йому
Лише йому, лише йому...

Чому вмирає на вікні,
Чому малює сірі дні,
Чому сльозою він стає
І сумом жалю завдає.
Чому сльозою він стає
І шумом жалю завдає, завдає.

А він сміятися хотів
У веселкових барвах днів
У ранінішній росі небес
На крилах казок і чудес.

Він так хотів почути сміх,
Що від закоханих прибіг,
Коли вони під шум дощу
Кричали “Я тебе люблю!..”

Він так хотів, він так хотів,
Зацілувати світ без слів.
Та світ спитав його “Чому,
холодні губи у дощу?”

 

Игорь Желнов

Мир разучился задавать вопросы
О времени, о Боге, о душе.
Всё меньше тех на тайном рубеже,
Что честностью, трудом религиозны.
Быть может, море зла не переплыть,
Но бросив вёсла – точно в нём утонешь,
Себя в страстях навеки похоронишь
В стремлении не БЫТЬ, а только СЛЫТЬ.

Бессмертие – зачем? Ведь проще в скотстве:
Не мучиться талантом, не сжигать
В себе грехи с желанием порвать
Круг времени. Духовное уродство
Теперь в почёте. Кто готов страдать?
Увы, талант – несчастье. Он случаен,
Но мы, им не владея, защищаем
Стоящее за ним – вот в чём беда!

Одна награда – сны. И то не все,
А те, в которых ты творить способен
И в одиночестве Творцу подобен,
И кровью пишешь роль своей душе,
И времени натягиваешь нити
Всю жизнь, чтобы сыграть – когда и что?
Миг, где с истоком встретится итог,
Связав любовью тысячи событий.

Я жертвую – и, значит, я живу,
Крест-накрест к тем, кто тонет в лицемерьи.
Прими, Господь, слепого подмастерья
И научи святому мастерству!
Прими меня! Ведь Ты – и дом, и ключ,
И так, как Ты, никто меня не слышит!
Я – эгоист, не ангел. И превыше
Всего боюсь
мук тех, кого люблю.

 

***
Я не помню тебя, извини!
Я забыл твои губы и руки.
Обрываются в памяти дни,
Заостряясь на вечной разлуке.
Где-то в будущем, может, поймем,
Как нелепо все вышло и странно,
А пока что ползет день за днем,
И рубцом покрывается рана.
Жизнь столкнула, и жизнь развела,
Перепутала наши дороги.
Все прошло - разметалась зола,
И смеются жестокие боги.
Я не помню тебя, извини!...
Тяжело привыкаю к разлуке,
Только все эти серые дни
Я ищу твои губы и руки...
Вероника Тушнова

 

Игорь Желнов
Рожденным видеть небо
Летать - на дне,
Исхода тонкий жребий
Искать - во сне,

Перебирая двери
Как имена:
Кому-то проще верить,
Кому-то - знать.

Нечаянно опознан
В толпе времен,
Убийца снова создан,
Творец - рожден.

И над его купелью
Молчит свирель:
Уже готово зелье
Для алтарей.

Глаза глядят на пламя,
Сердца - во тьму.
А строить дом на камне
Опять - ему.

И станет голос хлебом,
А взор - вином.
Рожденный дышит небом,
Скользя - над дном.

Игорь Желнов

Я хочу схорониться в твоих волосах,
Чтобы вместе с тобою рассветы встречать.
Я хочу из груди вынуть огненный шар,
Чтобы ты в мою душу вошла без ключа.

Я хочу унести на волнах своих рук
Твой корабль к волшебной поющей горе,
Где стекают лучи с аметистовых струн
Нашей страсти в бокал тишины на заре.

Я хочу разорвать обречённости сеть
Свежим ветром, что режет сплетения трав,
Сквозь бумажную занавесь смерти лететь,
В поцелуях границы свободы познав.

Я хочу каждый день отражаться в тебе,
Как в небесном колодце – твой ангел-звезда.
И когда меня спросят на Страшном суде,
Сколько знал я тебя, то отвечу: «Всегда!»

Игорь Желнов

Только влюблённые и дети

Говорят ни о чём
Как о самом важном на свете

Могут растянуть минуту
До размеров счастья

Способны бродить по лужам
Не думая о последствиях

Придумывают негосударственные праздники

И берут краски не в магазинах
А в любимых глазах

Тогда почему так хочется плакать
Когда они уходят
И не оглядываются?

Игорь Желнов

Дорога не становится ясней.
Вопрос «Зачем?» торчит как клюв удода.
Наверное, я слишком закоснел,
Раскладывая сотни дум и дел
По ящичкам душевного комода.

А звёзды снова катятся в траву.
В окладе ржи - лик Симона Зилота.
Прости, Господь, за то, что жилы рву,
Натягивая смерти тетиву,
Чтоб жизнь послать, как водится, в болото.

Года бегут, как школьники, гурьбой
Счастливой по задворкам небосвода.
Дорисовать бы позднюю любовь,
Где жизнь – как ров, заполненный Тобой.
А смерть – как мост, опущенный для входа.

Игорь Желнов

…Тут дело не в возрасте. И не в пейзаже.
Бинарность полезна, привычна, приятна,
но всё не сведёшь к ней. И то, что не зажи-
ло, жжёт и свербит, проступает как пятна
предчувствий - не скрыть - на висках, на исподнем,
на старой побелке казённого неба,
и чувствуешь: чем холодней, тем свободней,
но смерть не объедешь на верном коне Буцефале,
свиданье никак не отменишь
в Самарре, но слушая дудочки голос,
в осеннюю воду войдёшь по колени
(и за спину - руку с последним оболом) -
но вдруг оборвётся её заклинанье,
как леска, что тянет всё выше и выше…
И ветку тебе протянув для лобзанья,
дождём индульгенцию осень напишет.
А солнце скорлупкой скользнёт к горизонту,
сусальное золото вымажет в саже,
и неудержимо потянет вдогонку…
…Тут дело не в возрасте. И не в пейзаже.

 

Ці смерекові сутінки очей
Мене сповили, як малу дитину,
Крізь сито днів життя моє тече,
І для ножа я підставляю спину.

Не груди, ні - не сила леза блиск
Мені в очницях смерті споглядати...
Кого тепер благати "Повернись"?
Куди іти? І де шукать розради?

Я б'юсь в тенетах голосу твого,
Твої обійми - ріки прохолодні,
Нестямний жаль, забарвлений в любов,
Мене цілує покликом безодні.

Вже не болить. Вже навіть не пече,
Я до туги, як до сестри, звикаю,
Та смерекові сутінки очей
Мені і сонце ясне заступають...

Наталка Очкур

Божественні і божевільні сни
Мені аж досі не дають спокою...
Вони рясні, мов ранки весняні,
Прикрашені іскристою росою.

Щемливі, мов прощальний крик лелек,
Тендітні, як метелики рожеві,
І свіжі, наче дихання смерек,
Як оксамит чар-квітів яблуневих...

Твій голос, чистий, мов гірський кришталь
Ті сни по вінця сповнює жагою...
Спитай мене про ту любов, спитай,
Спитай про сни, де я завжди з тобою.

Вони одвічно терпкі та сумні,
Неначе грона вистиглих печалей...
Навіщо ти з'являєшся у них,
Непрошений, коханий яничаре?

Зникають у блакитній далині
Нічних видінь розтерзані хмарини...
Божественні і божевільні сни -
Живу не в них, але жива лиш ними.

Наталка Очкур

ПАМ’ЯТІ ГЕРОЇВ КРУТ

Ми то кладемо голови на плаху,
То рабськи їх схиляєм до землі...
Кого боїмось? Москаля чи ляха?
Самі собі ми "ляхи" й "москалі"!

Байдужість, мов іржа, роз’їла душі,
Нам все одно. Хоч не рости трава.
Ніщо тупий цей спокій не порушить.
Ніщо. А може... пам’ять? Чи слова?

Згадаємо, як йшло на смерть юнацтво,
Як рясно закривавилась земля...
А їм було, в середньому, сімнадцять,
Та що казати? Жменька немовлят.

В них не було не вишколу, ні сили,
А супротивник – військо сатани...
Вже мертвих, їх багнетами сліпили,
Щоб в небо не дивилися вони.

Зірками тихо плакала безодня,
І білим снігом падала жура,
Диявол йшов; ну, а мені сьогодні
Сказали, що забути їх пора.

Пора, мовляв, не плакати, а жити.
Та пам’ять озивається з імли:
Під Крутами Твої, Вкраїно, діти
Тобі й собі безсмертя здобули.

В століттях їхня слава не зів’яне,
То честь Твоя! То все – Твої сини!
Нехай довічно янголи-крутяни,
Стоять на варті волі та весни.

Наталка Очкур


В твоїх очах ті потойбічні сни,
Спливають знову сяйвом мерехтливим,
Вони сумні і сповнені весни,
Затінені густим війчатим дивом.

В твоїх вустах слова, неначе мед,
Вони гірчать, та солодко їх пити,
І щось співає вітру очерет,
Так, як співало влітку стигле жито.

А пальці рук - мов пестощі живі,
Цілую їх причастя таємниче,
Я заблукала знов у сон-траві,
Я в ній живу, бо ти мене не кличеш.

Кажу собі: іди і не гріши,
Та болем цим напоєна до краю,
Всі спалахи самотньої душі
Я в небесах очей твоїх шукаю.

Наталка Очкур



СВІТЛІЙ ПАМ’ЯТІ БАБУСІ, НА РОКОВИНИ

Нехай болить душа моя за Вами,
Бо тільки так я знаю, що жива...
Нехай мій біль не виказать словами,
Та я жива, бо мертві всі слова.

Багато так хотілося сказати –
Не встигла, не зуміла, не змогла...
І обриси забіленої хати
Безжальна пам'ять спалює дотла.

Старий ставок, порослий очеретом,
З якого я тягала карасів,
Ваш тихий сміх... і те "онучко, де ти?"
До мене знов приходять уві сні.

Нема ставка. Вже осідає хата,
Ніхто її не білить навесні,
Лиш яблуньки, немов сумні солдати,
Вас виглядають вічно з далини.

Та більше Ви не прийдете. Ніколи.
Над Вами тільки грубий шар землі,
І гострять об небесне синє коло
Щемливий крик бурлаки-журавлі.

І, мов іржею, роз’їдає груди
Пекучий біль, і серце відійма...
Ніхто мене любити ТАК не буде
Немає Вас – любові теж нема.

Нема, нема... і не знайти розради
Без Вас не стало неба і землі...
А обриси забіленої хати
Ось-ось розтануть зовсім ув імлі.

10 вересня 2002 року
Наталя Очкур

Я так не хочу, щоб минало літо...
Я так не хочу... а воно вже йде...
І усмішка, немов зів’ялі квіти
Лягла йому на личенько бліде.

Я так втомилась жити в порожнечі,
Де замість слів – остуда та вітри,
Я в колі тім, де неможливість втечі
Сама унеможливлює розрив.

Старий мій сон, добряче глумом битий,
Лоскоче груди м’ятними крильми...
Я так не хочу, щоб минало літо...
Воно вже йде. А я боюсь зими.

Наталя Очкур

Богема спить...
Бо їй було самотньо,
Заплющувались очі тягарем.
Лунав лиш джаз
Так вільно, безтурботно.
Відблискує бруківка ліхтарем...
Лиш ти один
Танцюєш серед міста,
Вмиваєш кам'яниці вікові,
Імпровізуєш якусь дивну пісню,
підігруєш краплинками мені.
І музика твоя
Мені знайома
Хіба ти падаєш? Та ні - літаєш ти!
Під твою музику зникає сум і втома,
Шляхетний дощ - вмивай, співай, лети!

Назар Куций

 

Александр Назаров

Эта странная жизнь, от которой не будет спасенья,
Чёрно-белые сны, по которым бредёшь наугад,
И пройдя лабиринтом, выходишь в свой город осенний,
Не совсем понимая, что просто вернулся назад.

Если день догорел, если в ночь открываются двери,
И душа, как карманы, пуста, и молиться смешно,
И нелепо застыв на пути перед новой потерей,
Усмехнувшись, ты скажешь мне горько: такое кино…

Тишина облетает в пространство огромного зала,
Только шелест попкорна и смех у тебя за спиной.
Эта вечная жизнь, у которой не будет начала,
Эта странная роль, эта боль, что случилась со мной.

Нет ни взглядов, ни слов, только дым от чужой папиросы –
Растворяется всё, что мы знали из правильных книг.
На ненужные новому веку смешные вопросы
Отвечает молчанием зеркала хмурый двойник.

Вдоль проспекта – строкою субтитров мелькают рекламы,
Вдоль знакомой судьбы облетают в туман фонари,
И за кадром ты слышишь молчанье испуганной мамы…
Досмотри эту странную жизнь, до конца досмотри.

 

Александр Назаров

Случайными фразами путь в никуда вымощен.
Дешёвыми стразами или просто стеклом бутылочным
Поблёскивает ночь. И за окном распивочной
Размытые тени с пятнами вместо лиц.

Сюжет неизбежности наизусть выучен –
Немного нежности в толкотне рыночной,
Как в прошлой жизни точь-в-точь – замороченный, выморочный
Век шелестит пустотой облетевших страниц.

Нам мало надо – как мало от нас останется,
И мирное стадо к кормушкам покорно тянется,
Стыдливо грешить и простодушно каяться,
Как мы похожи на тех, кто прошёл до нас.

Это любовь или просто… Какая разница.
Глядеть на звёзды, а вдруг какая-то скатится –
И поспешить загадать желание. Ночь на пятницу.
Осень молчащих губ и молчащих глаз.

Неразделённость, ненастоящесть, вымученность
Бьющихся к счастью чувств или жестов выученность,
Благие помыслы, которыми путь наш вымощен
В этом аду по дороге в собственный ад.

И остаётся лишь мыслей и чувств брожение.
Над скатами крыш словно твоё постижение –
Ночь. Ночь. Ночь. И в никуда движение,
И невозможность уже повернуть назад.

Александр Назаров

Как от боли да беспамятства
Докричаться строчкой каждой?
Киноварью стекла плавятся,
Размокает мир бумажный.

Отуманенные улицы
Пишутся незримой вязью.
Слепо фонарями щурится
Утро, вечер, вечность казни.

Потемневших лиц соцветия
На картинах в полумраке:
Мертволетопись столетия,
Лист изжеванной бумаги.

Свет соломенного прошлого
Колет остьями страницы.
За завесою отброшенной
Только пустота таится.

Тает, меркнет, рассыпается,
Рвется перегнившей ватой
Всех былых фантазий таинство,
Мир картин аляповатый…

Жизнь от боли до беспамятства
Пишется незримой вязью.
Ежедневно повторяется
Утро, вечер, вечность казни.

Александр Назаров

С каждым годом раньше осень
Опускается на плечи.
Соком раскаленных сосен
Лето раны сердца лечит…
Но опять приходит осень

С быстрой стаей пегих листьев,
С прошлогоднею печалью.
Раны сердца не исчислим.
Небо оборвалось далью,
Море отозвалось высью.

Не жалею, не скучаю,
О несбыточном тоскуя.
Что я помню? Что я знаю?
Только осень поцелуя
В долгом эхе расставанья.

Долгим эхом скрип и шелест.
Увяданье в безнадежность.
Убеганье в этот лепет,
В этот шепот, в эту нежность
Да в осинный легкий трепет.

Это осень. Просто осень.
Все печальней и больнее
Запахи, что нам приносят
Пожелтевшие аллеи.
Ни о чем у нас не спросит
Эта осень…

Александр Назаров

По дорогам снег, снег
На лежалый лист, лист…
Это только бег… Век
Прошлогодних числ, числ…
Это только талый звон. Вон…
Это только тайный страх. В пах…
Звон печальных похорон. Гон
Обезумевших собак во рвах.
По оврагам волчий след лег.
Воет ветер в ковылях, где
Прежде зерна разбросал Бог…
Звезды путались в его бороде…
То ли сказка. То ли быль. То ль…
Но по пояс ходит в снег уйдя
Заблудившаяся боль, боль…
Воет ветер, как дитя… дитя…
То ли просто я глаза закрыл,
То ли выел мне глаза лунный зрак…
Мрак мое тело поглотил. Завыл
Хор отчаянных собак во рвах…
По дорогам мутный снег лег,
Скрыл последний желтый лист… лист…
А по ковылям бродит Бог… бог,
Обезумевший от числ… числ…

Нужен… Не нужен… Нужен
Память дождя по лужам…
Память по прошлой ласке…
Дырочки в мокрой ряске…
Город опять простужен,
Плавится в серой краске.
Жидкий кусочек неба…
Жалкий оборвыш леса…
Сцена дождливой пьесы.
Будет… Не будет…Не был…
Не отделить от плевел
Зёрн, не имевших веса…

Скрещение путей и перепутий…
Сцепление событий и судеб…
И это все, что было: тени – люди,
Геенна – рай, идиллия – вертеп.

Всей несопостовимостью сравненья,
Всей краткосовременностью мечты
Мы проклинаем чудные мгновенья,
Застывшие в потоке суеты.

И это все, что нам дано от века –
Как страх потустороннего в глазах,
Как кашель истерического смеха
Над трупом птицы в черных проводах.

Я так долго мечтал о волшебной зиме,
Где сплетаются инеем ветви берез,
Где ночами по бело-небесной земле
Бродит в дымке тумана младенец Христос…

Только гаснут и гаснут в ночи фонари,
И не падает с неба рождественский свет.
И брожу одиноко до серой зари
Бесконечные тысячи прожитых лет,

И роняю ненужные строчки стиха,
Прожигая накатанный временем лед…
А былая мечта так теперь далека,
Что ни болью, ни пошлостью не прорастет.

Белая… Белая… быль…
Веток заснеженных вязь…
Крыльями взвивши ковыль
Дикая жуть пронеслась.

Только опять тишина…
Давит непонятый страх…
Стылая голубизна
В остекленевших глазах.

Белая… Белая… ночь…
Точки ворон на снегу…
Я – высоты превозмочь –
Падаю – не могу –

В шепот и страх ковылей,
В шорохи черных ворон,
В память – могилу степей –
Собственных похорон.

Белая…Белая… жуть…
Темные образа…
Тянется млечный путь…
Катится санный путь…
Нет лишь пути назад…

Белая… белая боль
В белых твоих глазах.

В колодцах осени рассыпан неуют.
Мир ржавых снов и битого стекла.
За музыкой которая лгала –
Лишь пустота глухонемых минут.

На стеклах оседает пыль иль мгла,
И в этих зеркалах нас узнают…
Я жизнь свою у двери простою,
Как будто это – грань добра и зла.

А что потом? Ночной перрон, вокзал.
Толкучка. Я не вспомню ни о чем.
Я не пойму, кого я провожал,
Кого я предал, продал – и почем.

Но ты увидишь как с моих страниц
Глядится город в пустоту ночных глазниц.

В тягучем стоне сонных половиц
По комнатам моим проходит ночь,
И, ничего не зная о любви,
Приносит сны, а мысли гонит прочь.

Чьим именем себя не назови –
Стирания его не превозмочь
В устах людей, как в ступе истолочь,
Чтоб святость слуха словом отравить, –

Из уст в уста, из дома в новый дом,
Сквозь пустоту, где поселился страх,
Где жизнь летит истрепанным листом
И отражаясь в битых зеркалах,

Где – знаем мы, привычные к вранью, –
Все битвы с совестью кончаются вничью.

Когда поймешь: ты прожил жизнь в раю,
Сойдешь с ума, как с корабля на бал.
Не говори: «От жизни устаю»
Тому, кто умирать уже устал.

Последний лист на гладь воды упал –
Качает ветер желтую ладью.
Заплатим быту и небытию
За мир, который падал… и опал.

Мы жили здесь… Нас провожал вокзал.
Мы будем жить здесь… Кто нас не узнал
В обмотках слов – былей и небылиц?

Когда поймем, что было все не зря,
Сорвав последний лист с календаря,
Дождь смоет отпечатки наших лиц.

Дождь смоет отпечатки наших лиц
Со стекол осени. И в опустевшей раме
Останутся лишь скрипы половиц
И женщина с кошачьими глазами.

И ты, сшивавший нитями ресниц
Ночной покой, плывущий над домами,
Увидишь землю в белом пухе птиц
И каменное небо под ногами.

И что тебе Эдем или Содом
Пред тем свинцом, что льют устало реки.
Опять ночные звуки входят в дом;
Он одинок. Отныне и вовеки.

И в доме том над мертвой рябью рек
Ты одинок. Отныне и вовек.

Ты одинок. Отныне и вовек.
Квадрат окна расплескивает холод…
На листья ляжет прошлогодний снег,
Кольнет под сердцем ледяной осколок.

А панцирь ледяных дорог расколот…
И это жизнь. И это сон во сне.
И не был стар. И вряд ли будешь молод
В великой непрестанной белизне,

В безлюдном мире слов и книжных полок.

И ждет нас всех, которым жизнь дана,
И дорога, как прочим непростившим,
Как откровенье или тишина,
Нас всех, таких доверчивых и лишних,
Дом с окнами, промерзшими до дна.

Дом с окнами, промерзшими до дна.
Цвет времени матерчат, пестр и груб.
И только край небес у самых губ. –
И пей, как пил бы боль, что так нежна…

Что так нужна… Я больше не могу.
Пусть жизнь есть сон. Не пробуждай от сна.
В колодцах осени печаль моя пьяна.
Тобой пьяна. Не стой же на ветру.

Но в доме холод и на кухне мрак.
А свечи сожжены под новый год.
И самою бездомной из собак
Твоя любовь тебя под дверью ждет.

И путь один (длиною в жизнь иль две) –
До неба по некошеной траве.

 

До неба по некошеной траве
Нести себя расплесканный сосуд.
Пускай меня от нежности спасут,
Чтоб я воскрес в сентябрьской листве,

Предчувствуя ветвями наготу,
Нести себя и таять в синеве,
Где дождик вышивает по канве,
Роняя мысли в эту пустоту.

До дыр и многоточий исписать
Себя неисправимую тетрадь.
И с тщетной верой этот груз нести
Туда, откуда больше нет пути,

Где вечность смоет наши письмена,
Туда, где я один и ты одна…

Туда, где я один и ты одна
В пастелях осени и на паркетном дне,
Туда, где сумасшедшая луна
Струит свой свет, стекая по стене,

Любая музыка стремится к тишине,
А ложь ее наивна и смешна,
Где не поймешь, где осень, где весна
В туманной, непроглядной пелене,

Туда, где забывают о былом,
Где за молчаньем – блеск и полумрак,
Где подыхает сумасшедший гном
В зрачках олюбопыченных зевак,

Где соль обынит нить дрожащих век,
Туда несет нас сумасшедший бег.

Туда несет нас сумасшедший бег,
Не ведавший названий мудрых книг.
Не жизнь – а многоточия в судьбе,
В окно как в бездну ночи – загляни.

Осеннюю листву теряют дни.
Я – жизнь, приговоренная к тебе.
Жизнь проведя в бессмысленной борьбе,
Последний лист – себя – переверни

И опрокинься – навзничь – в никуда
Листом – ладьей желтеющей в туман.
Смывает сны сентябрьская вода,

Смывает письмена и времена,
Уносит в забытье небывших стран.
И там безвременьям даются имена.

И там безвременьям даются имена.
И там дожди кругами по воде.
И там любовь печальна и юна…
И кто-то отвечает мне: нигде.

Есть серый холст туманного окна.
И место в небе, где гореть звезде…
Но входит ночь безвольна и больна,
И кто-то отвечает мне: нигде.

Но входит ночь. И не зажечь свечи.
Я в темноте безвременье крою…
Мой сумасшедший врач, меня лечи.
Я в зеркало гляжусь, как в полынью.

В патологоанатомной ночи
В колодцах осени рассыпан неуют.

В колодцах осени рассыпан неуют…
Глядится город в пустоту ночных глазниц…
Я знаю от окна до двери жизнь свою
В тягучем стоне сонных половиц.

Все битвы с совестью кончаются вничью
Под быстрое мельканье лунных спиц –
Когда поймешь: ты прожил жизнь в раю –
Дождь смоет отпечатки наших лиц.

Ты одинок. Отныне и вовек.
Дом с окнами, промерзшими до дна.

До неба по некошеной траве,
Туда, где я один и ты одна,
Туда несет нас сумасшедший бег.
И там безвременьям даются имена.

Это просто зима,
За которой читается жизнь…
Это белые крыши,
И мимо летящая птица…
Это то, что проходит,
И то, что к тебе возвратится
Через сотни и тысячи лет
Ветром, снегом, тоской, сном и небом
О былом, но не сбывшемся рае.

Потому что прожитое нами
Накопляется в нас,
Но не может заполнить
Изначальной тоски
О былом, но несбывшемся рае,
О былой, но забывшейся жизни.

Это будет не так. Это будет немного иначе,
Как желтеющий снег навсегда уходящей зимы.
Радость божьего дара разменяна на неудачи –
По счетам мы платили без сдачи. Наивные мы.

Свято верили в то, что для нас – ни сумы, ни тюрьмы,
Что хотя бы природа скупыми дождями оплачет.
Чистота повторяется пошлостью… Как же иначе?
Как бессмысленно что-нибудь значить и зваться людьми.

Тишина повисает над вечно немыми дверьми.
Даже Бог забывает, что раньше мы были детьми.
И в ладони уйдя с головой, вечность боли не спрячет,

Потому что у прошлого нету конца,
Потому что живём средь времён, не имевших лица, -

Это будет не так. Всё случится немного иначе…

Жизнь обжита. Прокуренного неба
Над головой полупрозрачный свод.
И тишина податливо растёт
И пахнет молоком и тёплым хлебом.

И птицы пролетают сквозь дома.
И снег идёт. И крыши так покаты…
И как ещё мы не сошли с ума
От счастья этой боли виноватой.

И снег идёт. Так шли над миром сны…
Так мы поймём, что нужно так немного,
Чтоб больше не испытывать вины.
И просто жить. И просто верить в Бога…

За то, что каждый перед каждым виноват,
За то, что каждому свой рай и свой же ад,
За то, что каждому – по вере и мечте.
И за приговорённость к пустоте

Вот этой улицы, где я бреду один,
За слепоту задёрнутых гардин,
За эти строчки, в общем, ни о чём,
За небо за ссутуленным плечом,

За эту веру, что несу сквозь век,
За брызги грязи на сухой листве,
За неустроенность, за бедность, за грехи,
За никому не нужные стихи –

-- Спасибо, Господи…я снова говорю…
Нет, я не ёрничаю. Я благодарю…

Просто сегодня грустно.
Просто сегодня просто.
В доме печальном пусто.
В небе вечернем звёздно.

Что-то в груди кольнуло.
Щиплет глаза от дыма.
Счастье не обмануло –
Просто скользнуло мимо.

Что нам от жизни надо? –
Радостей пораженья.
И не поймаешь взгляда
Собственного отраженья…

А жизнь есть боль, не более чем боль.
Бывает горькой боль, бывает сладкой.
Остановись, наедине с собой,
Пред смертью, как единственной загадкой,

Ведь жизнь есть боль, не менее чем боль.
Болит душа и мучается тело.
И прошлое становится судьбой,
Прожитою светло и неумело…

Толпой вечернею плывет унылый стрит,
Я обретаю чудные мгновенья –
Некстати обострившийся гастрит
Исполнен трансцендентного значенья.

Вот так живёшь ни сердцу ни уму,
Наивно веря, что бессмертны души…
И слепо погружается во тьму
Нелепый мир, наклеенный снаружи.

И смерть есть смерть, не более чем смерть,
Без ауры конца и перехода.
Приходит долгожданная свобода,
И даже оглянуться не успеть

На эти лица в городском чаду,
Где сквозь мгновенья ритм прочерчен косо.
И в вечность, спотыкаясь на ходу,
Ты входишь, и нелепые вопросы,

И груз забот оставив за спиной…
И ты летишь – счастливый и смешной…

Грустить о пустяках, терпеть, как падать.
Скользящим временем отполирован воздух –
И так легко проскальзывать сквозь пальцы:

Модель реальности с поправкой на абсурд:
И время старит самоё себя,
Лысеет, глохнет и теряет зренье,
Приобретает тягу к обобщеньям,
Дидактике, ворчанью и склерозу.

И вот песчинки застревают в горле
Часов песочных,
Разбивая вечность на завтра и вчера…
И это пошло…

Включите снег, сорвав последний лист.
Повесьте на дверях: Кина не будет.
Ты выйдешь в ночь, творец-рецидивист,
Чего-то бормоча о новом чуде.

Весь мир театр. Какое там кино.
Мир в меньшинстве – на нас нисходит небо.
Посмотришься в случайное окно:
И в этом доме ты когда-то не был.

Придумай жизнь для тех, кто за стеклом,
Сюжетом вырастающим из грима.
Так мало смысла в собственном былом,
Что кажется: всё в жизни повторимо.

Так повтори, попробуй, не спеши,
Договори, что прежде не сказали
В зиме две одинокие души,
И всё опять закончится слезами.

Включите снег. Теперь уж всё равно.
Ночь встала интерьерами пустыми.
Ты просто смотришь в тёмное окно
Своей судьбы, что прожита другими.

Это просто прошлые грехи.
Это просто старые стихи.
И духи теряют аромат.
И деревья голые стоят.

Пустота зимующих аллей.
Мёртвое пространство тополей.
Мёртвые обрубки вдоль небес.
Сумасшедший лес твоих чудес.

Это просто в городе зима.
Это просто мы сошли с ума
И бредём, как олухи, гуськом
В стёршееся небо босиком.

В стёршееся до изнанки дыр,
До изнанки стёршегося дна,
Или до бездонной пустоты
Сна бессмертья или смерти сна.

Это просто строчки ни о чём.
Это просто в городе зима.
Стёршееся небо за плечом.
Тема для схождения с ума.

Чувства умирают на лету.
Ты стоишь и смотришь в пустоту…

Однажды в год случается зима,
И белый снег на нас нисходит свыше,
И белые деревья или крыши
Плывут сквозь ночь и сводят нас с ума.

Есть только чёрный цвет и белый цвет.
А больше ничего на свете нет.
И ты молчишь – глядишь в стекло слепое,
И видишь только зыбкий силуэт,
Нечёткость линий – свой автопортрет,
Вполоборота, с сигаретой, стоя…

 

Гаряча пристрасть замість крові
У жилах нині струменить...
То пута – вогняні й шовкові
Зв’язали нас на грішну мить.

Імення цьому... безрозсудство?
Жага? Чи прагнення тепла?
Слова сполохані несуться
Немов струнка сторожка лань...

Живе для мене лиш “сьогодні”
А “вчора”, “завтра” – то дарма...
І погляд твій – така безодня,
Мені аж віддих перейма...

Наталка Очкур

Зненацька так дихнув на хмари холод
І хмари плачуть справжніми слізьми...
Співає дощ, а листя мокрим хором
За ним шепоче вкрадливо "Візьми".

Візьми той дощ - він проситься в долоні,
Цілують пальці крапельки хльосткі...
Хай він сумний, мов перша мить безсоння,
А ти - на тому березі ріки...

І тане міст, бо він чомусь цукровий,
А я - смішна. Я знаю, що смішна,
Скінчилась перемогою любові
Війна - моя із нею - затяжна.

Брехня, що є в любові полонені -
Немає їх! Вона їх не бере...
А дощ все йде. І струмені шалені
Лоскочуть ліс зіщулених дерев.

Наталка Очкур

Давно вже всі порушено питання,
А “так” чи “ні” замерзли серед зим,
І все, що є – то біль мого бажання...
Не будь чужим. Або лишись чужим.

Лишись чужим, щоб я тебе не чула,
Щоб не торкалась, плачучи, руки,
Щоб я в очах похмурих не тонула,
Щоб я – тебе – забула. На віки.

Щоб в снах тривожних не шукала тіла
Пустельна спека вуст прохальних тих,
Щоб я в твоїх обіймах не горіла,
Лишись чужим. Пусти мене, пусти!

Дозволь мені самій свій шлях обрати!
Та сніг шепоче звабно ув імлі:
“Ніхто не вміє міцно так тримати,
Як той, хто не тримає взагалі!”.

Наталка Очкур

Я ще жива. А біль стає нестерпним.
О, Господи, жорстокий Боже мій!
Зроби мені сталевими всі нерви,
Або позбав від нерозумних мрій!

Ці мрії - недолугі, безнадійні,
Барвисті, наче пір'я павича...
Коли в собі їх розчиняє дійсність,
О, як вони слізливо скавучать!

Та я за них не можу заступитись,
Бо хто віджив, той гине - це закон!
Я бачу вже, як проступає ситість
На ликах розцяцькованих ікон.

І я його кохаю - кожним нервом,
Так само, як мене не любить він...
Я ще жива, а біль стає нестерпним,
Та навіть біль у цьому світі - тлін...

Наталка Очкур

І знов ці сни обманюють мене,
В їх глибині мені бракує ночі...
Пекельний жар, що сльози розжене,
Жахливих страт видіння напророчить.

Де спритний кат в багрянім ковпаку
Чомусь до блазня зовсім не подібний...
Його сокира перетне ріку,
І нас остудним вироком розділить.

А потім він майстерно розпече
Тавро “чужа”, і прикладе наосліп.
І в прорізях для звужених очей
Побачу я очниць порожніх осінь.

Наталка Очкур

Поворожи мені на каві –
Щоб ти торкнувся рук моїх,
Загусне темрява ласкава
У передбаченні доріг.

Поворожи мені на каві,
Та перше сам її звари –
Прибились зорі кучеряві
До наших теплих вечорів.

Гірчать між вуст розтерті трави,
В твоїх очах – осінній дощ...
Поворожи мені на каві,
І щось містичне напророч.

Стікає ароматна лава
По білих стінках – до небес...
Поворожи мені на каві,
Скажи, що я люблю тебе...

Наталка Очкур

Тобі...

Скажи мені, якщо ти чарівник,
Чому ти став моїм розчаруванням?
В твоїх очах ілюзія весни,
Палка вимога данини та дані.

Причарував – хоча не знав про це,
Мої бажання кригою взялися,
Сніг догорів, і звузилось кільце,
Я – бранка мрій, що так і не збулися.

Заручниця пустих стражденних снів,
Що ти мені навіяв того літа...
Та осінь йде, і холодно мені
Від марних спроб ізнов тебе зігріти.

Відлуння тиші п’ю з холодних вуст,
Сміюсь – а серце болем заливає,
Я не тебе – я вже себе боюсь,
І ще – того, що я тебе кохаю.

Наталка Очкур


А ти казав “любитиму завжди”,
І ще казав, що навіть зорі з неба...
Але не в храм ведуть твої сліди -
То, мабуть, піст. І загубився требник.

А ти казав “тебе я захищу” –
І я тобі повірила. Так просто...
А ти віддав солоному дощу
Все те, що я для нас горнула в осінь.

Все те, що гучно кликала гроза,
Про що співали нам струмки та ріки,
А ти казав... Навіщо ти казав
Мені про те навіяне “навіки”?

Його нема! “Навіки” – то мара!
Облуди чин, міраж, порожні мрії!
І мерзну я на всіх восьми вітрах,
Бо вже тебе впізнати не зумію.

Я розучилась вірити в дива...
Моя любов – хіба була не диво?
А ти казав... Та то лише слова,
Вони самі слова і породили!

Наталка Очкур

 

Жить средь вещей, не доверяя им,
Быть сумасшедшим и житейски мудрым,
Хранить лицо под слоем снов и пудры
Под небом, что равно – туман и дым.

Состариться, и, может, стать седым,
И потерять себя, проснувшись утром,
Перелистав загадочные сутры,
В иное время отыскать следы.

Но отобрали память у воды.
Но рубят Гефсиманские сады.
Лицом – в ладони с пригоршнями боли.

И в никуда выводит мысли нить.
И входишь в смерть с одним желаньем: пить.
И жадно пьёшь отраву горькой соли.

В театре дублей нет, у жизни – репетиций.
Как главный эпизод играя проходной,
Ты знаешь, что ничто уже не повторится,
Когда чужая роль становится судьбой.

Над пыльной чистотой поблёкших декораций –
Необретённый дом, невозвращённый рай –
В слепой игре с судьбой, где нам не отыграться,
Чужую роль с листа ты всё-таки сыграй.

Ты всё же отживи чужой и странной жизнью,
Ты всё же оживи случайные слова,
Ты всё же обрети, не принят и не признан,
Сомнительную суть и ценность мастерства.

Как Гамлет – в пустоту – со сцены: Аве Отче…
И тишина в ответ – сквозь опустевший зал –
И линия судьбы – как равнодушный прочерк
В графе своих ролей, которых не сыграл.

В пустоте, обретающей форму вещей,
Наша жизнь всё плотней обрастает вещами.
И картонным крылом за твоими плечами
То, что прежде лежало как груз на плече.

Тишине так легко осыпаться речами.
Немотой отзываются звуки речей.
И стоишь, нужный всем и до боли ничей,
Окружён суетливым, болтливым молчаньем.

Можно жить, свято веря, что нам повезло
В этой жизни, бездарно разъятой на части.
И осеннее небо в порыве участья
Дарит нам неживое сырое тепло.

Зацепившись за угол брутального счастья,
Мой неопытный ангел ломает крыло.

Поток сознания

Пустота в три окна на запад, где нас любили.
Трещины в пустоте забиты чужими вещами.
И та любовь, к которой нас приучали,
Укрыта щадящим слоем архивной пыли.

И то, что горбом иль крылом у нас за плечами, –
Сны, обеды, бабочки, автомобили…
Жизнь, которую нам не прощали,
Смерть, которой нам не простили…

На грани ветра ломается голос сухою веткой.
И ты стоишь с опустевшей грудною клеткой.
И о том, что душа зарастает сухою болью,
В этом давящем молчанье никто не вспомнит.

Как пошлый трагик, лицо своё оладонив,
Трясётся Чацкий сквозь ночь в плацкартном вагоне.
А нам остаётся в наследство как Бог и пошлость
Наша ручная, срамная, датая наша совесть.

День, в котором легко заблудиться, прожив его дважды.
Жизнь, в которой легко затеряться и стать ненужным.
Где пьют запоем и, захлебнувшись жаждой,
Падают в капли дождя, в пустоту и в стужу…

А небо стареет и вянет, свисая всё ниже.
Линяет молчанье, и мир кричит пустотою.
И против желанья ставши друг другу ближе,
Друг друга жалеем, что недорогого стоит.

Жить можно в прошлом, давно отжив в настоящем,
И время проходит по душам бравурным маршем
Туда, в грядущее, мнящееся столь плоским,
Что собственный голос звучит чужим отголоском.

И жизнь – дорога… с налётом тоски вокзальной,
Где голос Бога за осенью самой дальней.
Поэзия пыли и боли. И сны расстояний.
И Чацкий в буфете. И тёплая водка в стакане.

А где уголок оскорблённому чувству, разбитому сердцу?..
И вечность спит, мордой в салат уткнувшись.
И в уши долбает скерцо. И в супе хватает перца.
Не тычьте тупыми глазами в мою помятую душу.

Давай помолчим: об иных, о тех, кто далече,
О числящихся по архивам и мемуарам…
Я знаю, всё умирает: слова и вещи.
И тёплая водка мешается с божьим даром.

И глупо верить, что всем управляет случай.
В каком из миров мы новый свой срок получим,
Когда отмотаем здесь, на земле дурацкой? –
Гроб подан, пора собираться, товарищ Чацкий…

Вымучивать строчки о том, что невыразимо,
Стремиться к цели, что абсолютно мнима,
Выискивать путь от графомана к поэту…
Но хватит болтать! К сюжету, мой друг, к сюжету!

Сначала было: бежать. Бежать и падать.
И выпасть в город ненужный ненужной вещью.
Бессильно двигаться, ощущая рядом
Ненужное время, что ни от чего не лечит.

Сначала было – бежать. В скорлупе движенья
Укрывшись от боли, что всё равно не проходит.
Движенье, движенье, последствие пораженья.
Тупая молитва отчаянья (в эпизоде).

На грани ветра ломается голос. Молчи и слушай
Глухое время, что бьётся в слепую душу.
На грани неба, на грани тысячелетий –
Ветер, ветер на цвет потерявшем свете.

Пустота в три окна на запад… Сгоревший запах.
Что ты пискнешь в своё оправданье у смерти в лапах?
Что, как Чацкий, в карету, всю жизнь по свету,
А космический ветер – чтоб затушить сигарету?

С какого момента ты жить начинаешь прошлым?
В какой закоулок памяти ты заброшен?
И вот бредёшь бездорожьем полей и зданий.
И жизнь в обмане. И смысл в стакане. И всё в тумане.

В северном ветре птица не строит гнёзда,
Пернатая боль, с голосом цвета мела,
Что не умела жить и умирала поздно,
Да и петь-то, собственно, не умела.

И я продолжаю. Неважно, конец утерян.
Что было – было. Пропустим. Давай по новой.
И осень обсосанной мордою лезет в двери.
И в окна глядится край неба почти багровый.

Был фильм в дрянном синема, исполненный фальши,
И гнусный кофе до тошноты, и дальше –
Нелепый мир ночной пустоты окраин
Знакомого города, что – как и все – неузнаваем.

В попытке догнать вчерашний день, что ненужен,
Вдоль старых зданий, картинно размокших в лужах,
С щемящей тоской и болью – от них не деться –
Под где-то там, в глубине, начинавшимся сердцем.

А после был он, потому что в такие ночи
Всегда появляется он – и сюжет не важен,
Чтоб жить в темноте и умирать на ощупь, –
Это совсем не странно, тем более – и не страшно.

И пошл искуситель. Да и герой – не Чацкий.
А водку всегда продают у вокзала.
Читатель ждёт рифмы и получает дурацкий
Открытый финал. Так избавьте нас от финала.

Попытка бегства закончится возвращеньем.
Глядишь на себя с неведомым отвращеньем.
И о том, что душа зарастает тупою болью,
В этом слепящем молчанье никто не вспомнит.

Жизнь ни о чём, разговор ни о чём, ни о чём поэма.
Ночь за плечом. И если исчерпана тема –
Жизнь в три окна на запад, где нас любили.
Смерть, которой нам не простили.

Вера, которой нас увенчали, –
Крылом иль горбом вечно у нас за плечами.
Жизнь, которой нам не простили, –
Сны, обеды, бабочки, автомобили…

Кусками прёт неоценённый дар…
Воистину: брутальное сравненье…
И жизнь летит, теряя оперенье,
Бескрылой птицей в пыльный дортуар,

И прошлый век, и вечный неуют,
И в прошлой жизни я совсем такой же.
Я после понял: мы живём в раю
И прячем жизни под непрочной кожей.

Я после понял, что писать стихи –
Святая и бесцельная работа –
Как жизнь любить и птиц кормить с руки,
И души рисовать вполоборота,

Весною, у раскрытого окна,
Благословляя день, что нами прожит,
Где жизнь проходит, неудач полна,
И с каждым днём становится дороже.

Тень оставив стене,
Отраженье – стеклу,
Душу – Богу
иль просто тому, кто возьмет,
А тело – паденью…

Ты – всего лишь ничто,
В пустоте не нашедшее места.


Зима швыряет горстями замерзшую манну
С изнанки истертого неба…
В такие ночи душа понимает,
Для чего умирают деревья и дети.

Поэма, начавшаяся с конца,
Птенец, не вылупившийся из яйца,
Боль, не имеющая лица,
В графе достижений – прочерк.

Сезон дождей – это крах воды,
Смывающей с неба твои следы,
Но ты всё равно дойдёшь до беды,
Скользя по канату строчек.

Движенье по руслу твоей строки,
Перо выпадающее из руки,
По ветру пущенные стихи
Согреют теплом бумажным.

Так рвётся на волю твоя душа
Меж звёзд, осыпающихся шурша,
И больно полной грудью дышать,
Что, впрочем, уже не важно.

Спасение в том, что спасенья нет,
И нужно просто лететь на свет,
И верить в самый нелепый бред,
И ничего не значить.

И крылья слабые опаля,
Узнать, насколько тверда земля,
Чтоб после снова начать с нуля,
Поскольку нельзя иначе.

Стус

Ця світлота — до різі ув очах
враз протяла на чорному екрані
всі докори твої, всі невблаганні.
Ти все збагнув — як є: на власний жах.
І як нам, підруйнованим життям,
оговтатись на цій страшній руїні?
І чим ми тільки перед Богом винні?
Сплюндрований не поновили храм.
Гуртуймося. Даремне віщунів
шукати, мов чотири вітри в полі.
Бо навіть доля в сповиточку-льолі
тобі не скаже, де ти ся зблудив.

Стус

Там тиша. Тиша там. Суха і чорна
і крешуть кола сиві голуби.
Тож як не вдатися до ворожби,
як ніч по горло мороком огорне?
І видається: віщуни проворні
перед тобою мечуть жереби.
В квадратах жертв — чистописом журби —
усепокора, майже невідпорна.
Свічадо спить. У ньому спить свіча,
розплатана метеликом, акантом.
В щопті аканту — біль твій — діямантом.
Сліпучим оком глипає одчай.
Стань. Не стирай з свічада порохи.
То все — твої страхи, страхи, страхи…

Стус

Ти загубився в горі — не знайтись
у чорноводді змовклого волання,
в ропі чекань і самопоминання
і гуку, що доносить благовість.
Б’є млість. І не сягнути горових
зажурених повік: усесвіт плаче,
і свічка смерку скапує, неначе
бринить сльоза в сузір’ях молодих.

Стус

Душа переболіла — ні жалю, ні страху,
у Бога на духу прозоре сяє тіло.
В терновому вінці — останні рви причали,
сказилися начала і звомпились кінці.
Між двох твоїх надсад палає свічка жовта,
але себе оговтуй — і піде все на лад.
Доріже без ножа розпроклятуща доля —
така мені недоля, така мені чужа.
І неба вороння у головах кружляє,
і світ тобі змеркає, бо й світить навмання.
Заціп німі уста. Згадайте нас, братове,
без краю і без мови і віщого хреста.
Заціп німі уста навіки, товариство,
іде вертепне дійство — без чорта і хреста.
Байдужа бродить надокруг чужа байдужа чверть —
і хто нам ворог, хто нам друг — усім біди ущерть.
Додолу голову нагни — нагни і не питай
про чужаницю чужини ані про рідний край.
Це пітьма пітьми, сто чвертей, це дожиття — і вже,
коли од висохлих очей і Бог не вбереже.

Стус

Ти підійшла, а я тебе не ждав.
Не сподівався, що аж так нагально,
ані знаку подавши — все відтрутиш,
щоб заступити всесвіт мій цілий.
Так, світ тобою став. Ти стала світом.
Чужим, як ти. Німим, як ти. Як ти —
непроханим. Та чую — жаль обох вас
уникнути — чи брата чи сестри.

 

Випий тільки за мене,
Бо тепер я - твоя...
Вітер листя зелене
У долонях зім’яв.

Сонце піну багряну
Шиє ранком, мов шаль...
Пий за мене, коханий,
Сліз на дні не лишай.

Хай ця пристрасть вогненна
Ллється в чашу твою,
Випий тільки за мене,
Як за тебе я п’ю.

За вуста полинові,
За очей глибину,
За дарунок любові,
І за нашу весну.

Я - твоя полонена,
Ти - душа моїх мрій...
Випий тільки за мене,
А за іншу - не пий!

Наталя Очкур

Люблю. Любитиму завжди,
І я сама у це повірю.
Відлуння тихої води
Розчинить гомін на подвір’ї.

Воскресне хресний хід планет,
Парад небес – аж по десяте,
І ти кохатимеш мене,
Бо я навчу тебе кохати.

Я розповім тобі про вир –
Чи бачив ти, як того літа
Холодний блиск очей - рапір
Зрізав з душі моєї квіти?

Як падав дощ і прошивав,
Нитками срібними тумани,
І як вмивалася трава,
Зеленим полум’ям осанни.

Я розкажу тобі про дим,
Що палко очі виїдає...
Люблю. Бо в серці ти один,
А двох сердець ніхто не має!

Наталя Очкур

Я буду марити тобою,
Я буду снитися тобі,
Прийду у білому сувою,
У снігом витканій журбі.

Прийду на мить – таку коротку,
Як подих твій, твоє ім’я,
І розфарбую кожну нотку
У переливах солов’я.

Торкнусь очей твоїх вустами,
І гляне сум з-під довгих вій,
Я стану першими словами,
Які ти скажеш вранці їй.

Я буду мріяти про тебе,
Бо мрія – це душі стерня.
Жорстоко ошукало небо
Моїх безкрилих пташенят.

Полощуть верби довгі коси
У люстрі зраджених надій…
Я буду думати про осінь,
Бо ти залишився у ній.

Наталя Очкур

Ти не кажи мені нічого -
Блищать і брязкають мечі,
Тобі всміхається дорога,
Тримає вузлик на плечі.

Вона тебе у мандри кличе,
Чи пілігрим, чи менестрель,
І закриваються обличчя
Дверима зраджених осель.

В тих мандрах - очі балаганні,
І діаманти, як слюда,
А у вікні прекрасна пані
Тебе так пильно вигляда.

Ну що ж - рушай, на славу Бога -
Тече дорога, мов сльоза,
Та не кажи мені нічого,
Якщо "кохаю" не сказав.

Наталя Очкур

Ось і все. В очах ядучий дим,
Міра сліз наповнена журбою.
Я тебе кохатиму завжди,
Що я можу вдіяти з собою?

І тоді, коли до вівтаря
Поведеш ти іншу, як до раю,
Хвилями кричатимуть моря:
“Все одно вона тебе кохає!”.

І тоді, коли розбита мить
Усміхом байдужим відлітає,
Ліс зелений листям шелестить
“Все одно вона тебе кохає!”.

І коли озветься глупа ніч
Голосом твоїм: “Мені погано”,
Я тоді скажу: “Мене поклич”,
Тільки не скажу тобі “коханий”.

Не скажу – бо вже казала це
Сотні раз; ти був насмішкуватим.
Зрадою замкнулося кільце
Злочину, кохання і розплати.

Ось і все. Розтрощених садиб
Остови обпалені бідою...
Я тебе кохатиму завжди.
Що я можу вдіяти з собою?

Наталя Очкур

Сонце бавиться сяйвом з холодних криниць
Горілиць-долілиць, горілиць-долілиць...
Я підійду під твоє віконце.
Ой, як схоже те сяйво на сонце...

Хмари в небі мов бані церков та каплиць
Горілиць-долілиць, горілиць-долілиць...
Ми підемо з тобою ярами.
Ой, як схожі ті хмари на храми...

Брови подивом - порух сполоханих птиць
Горілиць-долілиць, горілиць-долілиць...
Чом же ти здивувалася, мила?
Ой, як схожі ті брови на крила...

Небо лиє блакить із дівочих зіниць
Горілиць-долілиць, горілиць-долілиць...
Очі - просять, а губи - "не треба..."
Ой, як схожі ті очі на небо...

Запах жінки, землі, луки, сіна копиць
Горілиць-долілиць, горілиць-долілиць...
В танку бров, що здійняті немов крила птиць,
Горілиць-долілиць, горілиць-долілиць!!!
В танку хмар що подібні до бань і дзвіниць,
Горілиць-долілиць, горілиць-долілиць!!!
В танку сонця й води, порохолоди криниць,
Горілиць-долілиць, горілиць-долілиць!!!
В танку неба блакиті з дівочих зінниць,
Горілиць-долілиць, горілиць-долілиць!!!
В вирі літа й ветрів, між
зім'ятих травиць
Ти летиш горілиць,
Я вмирав долілиць.

Олексій Мачехін

Знов цілу ніч свічки палають
Їх відблиск грає на шибках.
І кольорові краплі воску
Мов сльози на моїх щоках

Знов сон від мене проганяє
Та темрява, що у вікні
І до світання мрії заховає –
Десь поряд із страхами і надіями
Змалює крижаними візерунками на склі

Сповільнює чекання рухи, паралізує всі думки
І чути колискову – прагне ніж приспати душу...
Чекання щастя... Знову?!. Знову!..
Чи, може, болю, сліз журби?

Немов би панцирем вкриваю серце кригою
Крихкий, ламкий, прозорий і непевний
Захист проти болю, зла, брехні, любові та невдач
Сніжинки опускаються на вії і під вії
Завмри, засни, не бійся і не плач...
Не плач...не плач...НЕ ПЛАЧ!!!