Поезія та проза

Маріанна КІЯНОВСЬКА

* * *

Банкрутство осенi, i золото — нiщо.
I небо знов лихе, як звiра око.
Позлiтка й черiнь листя. Свiт пiшов
Ловити птицю iстини. Глибоко,
Де в небi тiльки душi лiтунiв,
Пророцтво буде справджено несмiло…
I снiг впаде, як тисячi снiгiв,
Та цей, останнiй, — безконечно бiло.

***

Я не про те. Ми тiльки листя, що мляво циркулює в часi.
Трико, брунатне при краях, що шарудить шорстким екраном.
Ми тiльки листя. Он, у тебе маленький лабiринт сховався.
Цi прожилки, ця архаїчнiсть… Я почуваюсь майже паном…
I що кому до нас учора? Хiба що мряч густа вечiрня
Подвоює нам iснування у вимiрах струнких алеї.
Повiтря наше вже не наше. Воно над нами гасить тiнi.
I скоро — прiлiсть, чи зневага, чи просто вогкiсть колiзеїв…
Хоч будуть зойки пригасати… Хоч хто їх вчує серед мiста?
Зомлiння. Тиша, нiби втома — що не купити i не вкрасти.
I горобчихи трансильванськi, i наша суть — крихка й двоїста.
Ми тiльки листя. Ми — минуле: самотнє, тихе й невиразне...

***

Занепад свiтла. Споконвiку — лiс.
I голосiння листя в високостi.
Бездонна мука простору. Колiс
Тут не буває. Пiднебеснi гостi
Сюди приходять з крилами, як сни,
Бо ангелам не вiльно залишати
Своїх слiдiв. Як з осенi, з весни
Стоїть безлистий дуб — i хоче спати.

---------- Додано в 15:12 ---------- Попередній допис був написаний в 14:42 ----------

Галина Крук

Ти виходиш із тиші,
і скапує сутінь тобою.
Наче мокрі рибини,
тріпочуть сліди на піску.
В цьому місті - нікого.
Ти просто ідеш за водою
Із блакитного в чорне,
мов голосом твориш ріку.
А слова - що слова? -
чорториї закрутять і втоплять.
А сліди - що сліди? -
повсихають до жовтих тарань.
І не в тому вся суть,
щоб навчитись співати по нотах.
І не в тому печаль,
що співаєш у час проминань.

 

Борис Олійник

Самота

Очужіла далина,
Облягла самотина, овдовіла...
А довкола білина,
Навіть дума-думина білим-біла...
Гей, гой, та білим-біла...

В чистім полі – білина,
Ніби саван з полотна, ліг на простір.
Ні стеблини, ні душі,
Тільки туга на душі. Де ж ви, гості?
Гей, гой, та де ж ви, гості?

Навіть відгук не верта,
Тільки шепче самота на помості:
- Ти даремно ждеш гостей,
Вже їм стеле сивий степ білу постіль...
Гей, гой, та білу постіль...

 

Сказоч-Ник

Как призрачно безмолвие зимы,
Где только шорох белых покрывал,
Где мертвый свет безумия Луны
Меня лишь тенью зло нарисовал.
Как бесконечен бархат пустоты,
И легок опускающийся снег,
Мне холодно от этой красоты,
И страшно, что я только человек.
И кажется случайной россыпь звезд,
Отбившихся от Млечного Пути,
И как, наверное, прозрачен этот мост,
Который каждому придется перейти.
Не может быть, что так и не понять,
Зачем мы здесь и как сюда пришли,
И сколько нужно жизнью отстрадать,
Что бы себя, в конце концов, найти…
В такую ночь подводится итог,
Качают мысли чашки на весах,
И хочется, чтоб был не очень строг
Тот, кто нас встретит там, на небесах.
Чтоб не краснеть мальчишкой на вопрос,
И чтобы взгляд от глаз не отводить…
И все же, сколько кто-то пролил слез,
Чтоб только я мог ближнего любить?
Быть может нам дается тишина,
Чтоб время хоть на миг остановить,
И совесть независимо должна
Все осознать и, даже, осудить.
Немыслимо считать в конце пути
Кто сколько стоит и на чем стоит,
И глупо верить шепоту Любви,
Что это чувство время победит.
И все же, Господи, что в имени моем?
О чем молчит небесный полусвод?
Ведь, может быть, за ним мой новый дом,
И, может быть, меня там кто-то ждет!
Когда-нибудь, прервется трудный бег
Моей безжалостно зачеркнутой строки,
Когда-нибудь, перелистнется век
И смоет со страниц мои стихи…

 

Часто бываю в районе Озерков, где написаны эти строки. Уже не осталось там ничего Блоковского, всё поглотил город. Но вспоминается всегда:

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бесмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.

И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.

 

Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.

Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение бежит неудержимо,
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо.

Как мальчик, игры позабыв свои,
Следит порой за девичьим купаньем
И, ничего не зная о любви,
Все ж мучится таинственным желаньем;

Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья;

Так век за веком - скоро ли, Господь? -
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.

Н. Гумилев

 

ДИПТИХ

Ще зранку листя сиротіло,
А вже під вечір перший сніг,
Потроху танучи, несміло
На прохолодну землю ліг.

Чи осінь саваном біліла,
Чи, може, то зима прийшла?
А так морозів не хотілось -
У літо прагнула душа.

* * *
Усе повторилося вранці
Із точнісю до не треба,
І знов, розчепіривши пальці,
Дерева тягнулись до неба.
А те збайдужілим снігом
На землю спускалось кволо,
Самому собі на втіху
Білило усе довкола.
Знов осінь зимі на милість
Здалася, і в безнадії
Вповзала у холод і сирість
Зимової анемії.

А.Черняхівський

 

Ганна Чубач

Цілую посмішку твою,
Як дощ траву,
Як вітер листя.
Ідеш…
Розгублено стою —
Усі стежки мої зійшлися.
Усі дороги мої — тут,
Усі світи мої — біліють.
А ти — ідеш…
На тебе ждуть.
Я зупиняти не посмію.
Ну що ж? Іди!
Нехай щастить!
А я — поплачу, посумую,
Я — не ловлю щасливу мить,
Я тільки посмішку
Цілую…

 

Р. Рождественский

Вновь нахлынул северный ветер.
Вновь весна заслонилась метелью...
Знаешь, понял я, что на свете
Мы не существуем отдельно!
Мы уже - продолжение друг друга.
Неотъемлемы. Нерасторжимы.
Это - трудно и вовсе не трудно.
Может, мы лишь поэтому живы...
Сколько раз - (я поверить не смею)
Не случайно и не на вынос
Боль твоя становилась моею,
Кровь моя - твоей становилась!..
Только чаще (гораздо чаще!),
Поднимаясь после падений,
Нёс к тебе я свои несчастья,
Неудачи нёс и потери.
Ты науку донорства знала,
Ты мне выговориться не мешала.
Кровью собственной наполняла.
Успокаивала. Утешала...
Плыл закат - то светлей, то багровей...
И с годами у нас с тобою
Стала общею - группа крови,
Одинаковой - группа боли.

 

Г. Лавкрафт
"Коты Ултара"
...В Ултаре, до запрета бургомистров убивать котов, жил старый
бедняк-арендатор с женой, которым доставляло удовольствие ставить капканы и
убивать соседских котов. Отчего они поступали так, никто не знает, может
из-за крайней ненависти к голосам котов по ночам, или их обижало, что в
сумерках коты могут красться по их двору и саду. Но какова бы ни была
причина, старики получали наслаждение, отлавливая и убивая котов
оказавшегося вблизи их хибары, а из звуков же, разносившихся по ночам,
горожане догадывались, что способ умерщвления крайне необычен. Только
горожане не обсуждали это со стариком и его женой, то ли из-за закоренелого
выражения их иссохнувшихся лиц, то ли потому, что их крохотный и мрачный дом
прятался под раскидистыми дубами в глубине запущенного двора. По правде,
большинство владельцев котов ненавидело этих странных людей, только еще
больше боялось, и вместо того чтобы бранить жестоких убийц, они лишь
заботились, чтобы лелеемое животное не забредало к удаленной хибаре под
темными деревьями. Когда из-за какого-нибудь неизбежного недосмотра кот
пропадал, и во тьме разносились вопли, потерявшие бессильно стенали, либо же
утешали себя, благодаря судьбу, что это пропал не их ребенок. Ведь люди в
Утаре были простые и не знали откуда появились коты.
Однажды караван необычных странников с юга вошел в узкие, мощеные
булыжником улицы Ултара. Странники были смуглы и не походили на прочих
путешественников, проходивших Ултару дважды в год. На рынке за серебро они
предсказывали судьбу и покупали яркие бусы у торговцев. Откуда пришли
странники, никто не знал, но видели, что они совершают странные молитвы, и
раскрасили фургоны странными фигурами с человеческими телами и головами
котов, ястребов, баранов и львов. И предводитель каравана носил головной
убор с двумя рогами и любопытным диском между рогов.
С караваном шел маленький мальчик без отца и матери, у которого был
только маленький черный котенок. Чума не была добра к мальчику и оставила
ему, чтобы смягчить горе, только это маленькое создание, но когда ты так
мал, то можешь найти огромное утешение в живых шалостях черного котенка. Так
что мальчик, которого смуглые люди звали Менес, играя с изящным котенком на
подножке раскрашенного фургона, смеялся намного чаще, чем плакал.
На третье утро как странники остановились в Ултаре Менес не смог найти
котенка, и так как он рыдал громко на рынке, то горожане рассказали ему о
старике и его жене, и звуках, что раздавались этой ночью. И когда он услышал
это, всхлипы уступили медитации, а затем и молитве. Менес протянул руки к
солнцу и стал молиться на языке, который не один из горожан не смог понять,
хотя, по правде, горожане и не особо стараясь понять - их внимание было
приковано к небу и странным очертаниям, что принимали облака. Крайне
необычно, но лишь маленький мальчик произнес свою молитву, облака, казалось,
приняли наверху очертания призрачной, неясной фигуре экзотического создания,
гибридного существа, увенчанного диском примыкающим к рогам. У природы полно
подобных иллюзий, чтобы поражать наше воображение.
Ночью странники покинули Ултар, и их более не видели. И домовладельцы
были озадачены, когда заметили, что во всем городе не могут найти ни одного
кота. От очагов исчезли привычные коты, коты большие и малые, черные, серые,
полосатые, желтые и белые. Старый Кранон, бургомистр, клялся, что смуглый
народ забрал котов, мстя за убийство котенка Менеса, и проклинал караван и
маленького мальчика. Но Нис, тощий нотариус, заявил, что старый арендатор и
его жена, более вероятные особы для подозрения, ведь их ненависть к котам
печально известна. Тем не менее, ни кто не отваживался выразить недовольство
зловещей паре, даже маленький Атал, сын владельца гостиницы, клявшийся, что
в сумерках видел всех котов Ултара на проклятом дворе под деревьями,
шествующих медленно и мрачно по кругу вокруг хижины, по два в ряд, словно
исполняя неслыханный ритуал. Горожане не знали сколь сильно можно верить
столь маленькому мальчику, и хотя они боялись, что зловещая пара закляла
котов, они предпочли не бранить старого арендатора, пока не встретят его вне
темного и отталкивающего двора.
Так Ултар отправился спать в тщетной ярости, и когда люди проснулись на
рассвете - коты сидели у своих очагов - большие и малые, черные, серые,
полосатые, желтые и белые. Казалось, коты стали толще и сильнее лоснились.
Горожане, немало удивляясь, обсуждали это событие. Старый Краг настаивал,
что смуглый народ брал их, потому как коты не возвращались живыми из дома
старика и его жены. Но все согласились с одним - то, что коты отказались
съесть обычную порцию мяса или выпить блюдце молока - чрезвычайно любопытно.
И два дня лоснящиеся, ленивые коты Ултара не прикасались к еде и лишь
дремали у огня или на солнце.
Прошла целая неделя, прежде чем горожане заметили, что в сумерках в
окнах дома под деревьями не зажигается свет. Тогда, тощий Нис отметил, что
никто не видел старика и его жену с той ночи, когда коты пропали. На
следующей неделе бургомистр поборол страх и решил по долгу службы нанести
визит в странное молчаливое обиталище, впрочем, захватив с собой, в качестве
понятых, кузнеца Шанга и резчика по камню Тула. И когда они разбили хрупкую
дверь, то нашли лишь два чисто обглоданных скелета на земляном полу и жуков,
кишевших по темным углам...

 

Стран-Ник

Я здесь всегда.
Здесь время не течёт.
Здесь только дом, дорога, туча, поле...
Я знаю всех ворон наперечет и смысл всего.
Ну, может, чуть поболе...
Топчу травинки с хрустом поутру – спасаю мир от вездесущих плевел и, отреченья не простив Петру, разбрасываю камни в дикий клевер.
Смотрю на тучу, но не жду дождя.
Здесь ветра нет - твердо, как скалы, небо.
Все семь ворон отчаянно галдят и у меня выпрашивают хлеба...
А на закате я ловлю стрекоз на слюдяной поверхности эфира и в огненной чреде метаморфоз играю вновь в непостоянство мира...
Мой верный пес гоняет вечных блох, рычит в закат и жмётся мне под ноги.
Горит в заре густой чертополох вдоль пыльной закольцованной дороги...
В тот самый миг, когда сгорает день, над окоёмом, жарко и прекрасно, причудливая призрачная тень сгущаясь проявляется опасно - безумный мир!
В нём люди, как в бреду, торопят перепуганное время...
И я был там, в стотысячном ряду, тащил надежд мучительное бремя.
Там мой двойник.
Он смотрит на меня нетерпеливо - взглядом дерзким, юным...
Я, отвернувшись, в сполохах огня бреду домой по неостывшим дюнам...

***

Мети… Мети… Пространства заплетай.
Умчи мечты и убаюкай совесть,
чтоб мог и я пропасть не беспокоясь
в лебяжьем пухе поднебесных стай.

Звени… Звени натянутой струной.
И в вечном лязге зябнущих мгновений
освободи мне душу от сомнений,
жизнь раскроивший сумрачный портной.

Запутай явь, тоскующий палач.
Стучи мне в окна льдистою позёмкой.
Перехлестнув минувшее тесёмкой,
пускай коней своих безумных вскачь.

Мети… Мети… Тропинки заметай
к дверям уснувшей в вечности избушки,
где мне считают выдохи кукушки
и выгрызает сердце горностай.

Кружи века в метелице, Творец.
И в ледяной бесстрастной круговерти –
в шуршащих иглах невесомой смерти
играй печалью страждущих сердец.

Мети… Мети…

 

Стран-Ник

Заснуть пытаюсь. Шумно. Злые готы
зажгли костры в притихнувшей душе.
Вновь из эпох наварены компоты
и Вечность разливает их уже.
А я меняю имена и лица,
судьбу, коней, доспехи и вино.
Луна – как блюдце. Мне во мне не спится.
И еgo бьются мошками в окно.
Кричу гортанно в скачке откровений
и охмуряю варварских принцесс,
украденных из зыбких сновидений.
В крови синхронизирую абсцесс...
И дальше - в сон, хмельной и одичалый,
дорогами геномов и времён.
Вернусь под утро, вечный и усталый,
так и не вспомнив прожитых имён…

 

Марина Цветаева

Прокрасться…

А может, лучшая победа
Над временем и тяготеньем –
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени

На стенах… Может быть – отказом
Взять? Вычеркнуться из зеркал?
Так: Лермонтовым по Кавказу
Прокрасться, не встревожив скал.

А может – лучшая потеха
Перстом Себастиана Баха
Органного не тронуть эха?
Распасться, не оставив праха

На урну… Может быть – обманом
Взять? Выписаться из широт?
Так: Временем как океаном
Прокрасться, не встревожив вод…

***

Анатолий Штейгер

...Наутро сад уже тонул в снегу.
Откроем окна - надо выйти дыму.
Зима, зима. Без грусти не могу
Я видеть снег, сугробы, галок: зиму.

Какая власть, чудовищная власть
Дана над нами каждому предмету -
Термометру лишь стоит в ночь упасть,
Улечься ветру, позже встать рассвету...

Как беззащитен, в общем, человек,
И как себя он не считая тратит...
- На мой не хватит или хватит век, -
Гадает он. Хоть знает, что не хватит.

 

Т.Шевченко

з поеми "Сон"

Душе моя,
Чого ти сумуєш?
Душе моя убогая,
Чого марне плачеш,
Чого тобі шкода? хіба ти не бачиш,
Хіба ти не чуєш людського плачу?
То глянь, подивися; а я полечу
Високо, високо за синії хмари;
Немає там власті, немає там кари,
Там сміху людського і плачу не чуть.
Он глянь,— у тім раї, що ти покидаєш,
Латану свитину з каліки знімають,
З шкурою знімають, бо нічим обуть
Княжат недорослих; а он розпинають
Вдову за подушне, а сина кують,
Єдиного сина, єдину дитину,
Єдину надію! в військо оддають!
Бо його, бач, трохи! а онде під тином
Опухла дитина — голоднеє мре,
А мати пшеницю на панщині жне.
А он бачиш? очі! очі!
Нащо ви здалися,
Чом ви змалку не висохли,
Слізьми не злилися?
То покритка; попідтинню
З байстрям шкандибає,
Батько й мати одцурались
Й чужі не приймають!
Старці навіть цураються!!
А панич не знає,
З двадцятою, недоліток,
Душі пропиває!
Чи бог бачить із-за хмари
Наші сльози, горе?
Може й бачить, та помага,
Як і оті гори
Предковічні, що политі
Кровію людською!..
Душе моя убогая!
Лишенько з тобою.
Уп'ємося отрутою,
В кризі ляжем спати,
Пошлем думу аж до бога,
Його розпитати,
Чи довго ще на сім світі
Катам панувати??
Лети ж, моя думо, моя люта муко,
Забери з собою всі лиха, всі зла,
Своє товариство — ти з ними росла,
Ти з ними кохалась, їх тяжкії руки
Тебе повивали. Бери ж їх, лети
Та по всьому небу орду розпусти.
Нехай чорніє, червоніє,
Полум'ям повіє,
Нехай знову рига змії,
Трупом землю криє.
А без тебе я де-небудь
Серце заховаю
Та тим часом пошукаю
На край світа раю.

І знов лечу понад землею,
І знов прощаюся я з нею.
Тяжко матір покидати
У безверхій хаті.
А ще гірше дивитися
На сльози та лати.

Лечу, лечу, а вітер віє,
Передо мною сніг біліє,
Кругом бори та болота,
Туман, туман і пустота.
Людей не чуть, не знать і сліду
Людської страшної ноги.
І вороги, й не вороги,
Прощайте, в гості не приїду!
Упивайтесь, бенкетуйте —
Я вже не почую,
Один собі навік-віки
В снігу заночую.
І поки ви дознаєтесь,
Що ще є країна,
Не полита сльозьми, кров'ю,
То я одпочину...
Одпочину... аж слухаю —
Загули кайдани
Під землею... Подивлюся...
О люде поганий!
Де ти взявся? що ти робиш?
Чого ти шукаєш
Під землею? Ні, вже, мабуть,
Я не заховаюсь
І на небі!.. За що ж кара,
За що мені муки?
Кому я що заподіяв!
Чиї тяжкі руки
В тілі душу закували.
Серце запалили
І галичі силу —
Думи розпустили??
За що, не знаю, а караюсь,
І тяжко караюсь!
І коли я спокутую,
Коли діжду краю,
Не бачу й не знаю!!

 

Микола Вороний

Vae victis

Я знемігся, згорів... Моє серце на попіл зотліло.
Мою душу самотню пожерла гадюка-нудьга,
І, безсилий, хилюсь я, хоч ще молоде моє тіло...
Я знемігся, згорів... Моє серце на попіл зотліло,—
В нім погасла снага.

І мов нагла мара мені світ весь од сонця закрила...
У гонитві даремній минули найкращі літа.
Мрії гасли, як зорі, зломились напружені крила,
І, мов нагла мара, мені світ весь од сонця закрила
Неминуча мета.

Я самотній стою. Наді мною реве хуртовина;
Зграї гарпій проклятих, що звуться «навіщо», «куди»,
Мою душу жеруть... Як покинута в лісі дитина
Я самотній стою. Наді мною реве хуртовина,
Замітає сліди.

 

Рудаки

Судьбу свою благослови и справедливо ты живи,
Оковы горя разорви, вольнолюбиво ты живи.
Ты не горюй, когда себя среди богатых не найдешь,-
Найдя себя средь бедняков, легко, счастливо ты живи.


Сто лепестковые цветы, и мирт зеленый

Сто лепестковые цветы, и мирт зеленый,
И амбра, и жасмин, и нежных яблонь кроны

При виде идола от зависти поблекли...
Признали все цари, мой друг, твои законы!

«Та ночь, когда ты, сняв чадру, лицо являешь,
Есть Ночь могущества»,— так говорит влюбленный,

Похож на яблочко, но с родинкою черной,
Твой подбородочек, прелестно округленный.

А если выйдешь днем без покрывала,— солнце
За полог спрячется, скрывая лик смущенный.

 

Кто посягнул на детище Петрово?
Кто совершенное деянье рук
Смел оскорбить, отняв хотя бы слово,
Смел изменить хотя б единый звук?

Не мы, не мы... Растерянная челядь,
Что, властвуя, сама боится нас!
Все мечутся да чьи-то ризы делят,
И всё дрожат за свой последний час.

Изменникам измены не позорны.
Придет отмщению своя пора...
Но стыдно тем, кто, весело-покорны,
С предателями предали Петра.

Чему бездарное в вас сердце радо?
Славянщине убогой? Иль тому,
Что к "Петрограду" рифм гулящих стадо
Крикливо льнет, как будто к своему?

Но близок день - и возгремят перуны...
На помощь, Медный Вождь, скорей, скорей
Восстанет он, всё тот же, бледный, юный,
Всё тот же - в ризе девственных ночей,

Во влажном визге ветреных раздолий
И в белоперистости вешних пург,-
Созданье революционной воли -
Прекрасно-страшный Петербург!

14 декабря 1914
З. Гиппиус

 

Ігор Павлюк

З дому пішов я з одним лиш хрестом на грудях,
Кілька хрестів залишивши в сумних полях…
Можна сказати – ішов від дерев у люде.
Можна сказати – як звір, можна сказати, як птах.

Щось мене кликало…
Музика болю і долі.
Щось не пускало…
Бог би його узяв:
Прадідом саджені сиві уже тополі,
Мною протоптана в сивім снігу стезя.

Вірша творив я, неначе Всесвіт Всевишній.
Тяжко щасливим від світу усього був.
Пінились цвітом і гнізда тримали вишні.
Стати багатим і славним я „розкатав губу”.

…Вже був готовий платити життям за вірші.
Стеля в поліській хаті низькою здалась мені.
Але вмирала епоха. Зверху спливає найгірше.
Слово поетів падає у ціні.

Казка вмирала на площах.
Конала сива легенда.
Людства шлях уявлявся
Червоним слідом сльози.
Знову хтось вірив, безсилий, у „мощі”.
Хтось у минуле „мерсом”…
Хтось під Махна косив.

Кесарю – кесаря, Богові – Боже…
Мертвим – вічне, живим – живе.
А я став на рідне Полісся схожий:
Такий же грибастий, дикий, терновий увесь.

Додому вернуся.
Ляжу.
З одним лиш хрестом на грудях…
Кілька пісень залишивши в сумних полях.

Можна сказати: жив і страждав, як люде…
Можна сказати, як звір,
Можна сказати, як птах…

***

Стояли на рейках.
Чекали старого трамвая.
Хоч доля померла,
Та наше життя ще триває.

Нічніє, нічніє…
Черемха цвіте і каштани…
Цілується вітер із вітром –
Немовби востаннє.

І ми такі самі…
Як ідоли в дикому полі.
Ми родимо пісню
Під музику болю.

В нас нерви – як згустки
Колючого дроту під струмом.
А скіфи й етруски
У генах нагулюють думи.

Печаль дерев’яна.
Життя моє словом зосталось.

З холодного крана
Червона вода засюрчала…

 

Потеряла я вечером слово,
что придумала для тебя.
Начинала снова и снова
эту песнь — сердясь, любя...
И уснула в слезах, не веря,
что увижу к утру во сне,
как найдешь ты мою потерю,
начиная песнь обо мне.

О. Берггольц

 

Ліна Костенко
Виходжу в сад, він чорний і худий

Виходжу в сад, він чорний і худий,
йому вже ані яблучко не сниться.
Шовковий шум танечної ходи
йому на згадку залишає осінь.

В цьому саду я виросла, і він
мене впізнав, хоч довго придивлявся.
В круговороті нефатальних змін
він був старий і ще раз обновлявся.

І він спитав: — Чого ти не прийшла
у іншу пору, в час мого цвітіння?

А я сказала: — Ти мені один
о цій порі, об іншій і довіку.

І я прийшла не струшувать ренклод
і не робить з плодів твоїх набутку.
Чужі приходять в час твоїх щедрот,
а я прийшла у час твойого смутку.

Оце і є усі мої права.
Уже й зникало сонце за горбами —
сад шепотів пошерхлими губами
якісь прощальні золоті слова...

 

Свічки горять, як золоті дукати
І простір неба в задзеркаллі стелі.
Тут може час на тебе почекати,
Змінити день на неземні пастелі.

Прозора тінь - акордами любові
Зігріє сум старої кам*яниці.
Ти каву п*єш. І ми удвох у Львові...
І є любов. А решта все - дрібниці.

Марія Бердник (вірш з кав*ярні *Золотий Дукат*)