Недільні проповіді.

Відповідь: Недільні проповіді.

Лк. 24, 39: "Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; осяжите
Меня и рассмотрите; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у
Меня".

В древности нужно было доказывать не воскресение души. Неуничтожимость души считалась фактом, причём как минимум не вызывающим восторга. В лучшем случае вечно тлеть, в худшем - если человек погиб насильственной смертью, как Иисус - душа превращалась в призрак, беспокоящий настоящих людей. Иисус доказывает не воскресение души, а воскресение именно тела - в единстве с душой. Что человек без тела кошмар - понятно. Сложнее понять, что Бог без человека - кошмар, что Бог хочет, чтобы люди стали Его телом и кровью, что Иисус делает хлеб и вино Собой, чтобы те, кто ест этот хлеб и вино стали самим собой - и стали одно с Ним. Иисус является ученикам, чтобы их успокоить, возносится, чтобы пробудить в них удивление, даёт им Духа, чтобы сделать их руками и ногами Духа. Кошмарен был бы Иисус, после воскресения остающийся на земле и проповедующий, проповедующий, проповедующий... Невозможно воспевать славу мозги полоскающему, веками занудствующему, учителю, учеников из школы не выпускающему. А таким был бы Иисус - не вознесшийся. Он был реален, а человечество превратилось бы в призрака, сосущего кровь из Бога. Благодаря Вознесению человеку даруется величайшая возможность быть живым членом Духа Божия. Верующий в Воскресение отныне - единственное свидетельство воскресения. Верующий в Бога отныне - единственное доказательство бытия Божия.

 

Відповідь: Недільні проповіді.

Сильная сторона аскезы в том, что она противостоит злу - злу "в чистом
виде", злу дочеловеческому и внечеловеческому. Аскет утверждает
бессмысленность зла, прививая его себе - ведь самоистязание не есть
добро, "аскетические упражнения" есть зло, в которое внесён смысл, - и
зло перестало быть злом. Поэтому в той или иной степени аскеза нужна
любому человеку, и любой гений-потребитель всё-таки какую-то аскезу
знает. На гвоздях не спит, но иногда от шоппинга воздерживается.

Слабая сторона аскезы в том, что она немыслима вне зла. Аскеза есть
пограничная служба человечества, но границы бывают разные. Граница со
злом есть граница с небытием, и поэтому в аскезе силён привкус
небытия. Это не пограничье колонизации, а пограничье сопротивления,
всегда негативное. Поэтому аскеза так легко оборачивается злом, вплоть
до самоубийства и коллективного пребывания в гордыне и заблуждении.

 

Відповідь: Недільні проповіді.

Лк. 24, 40 "И, сказав это, показал им руки и ноги".

Легче понять теорию относительности, чем эту фразу. Иисус входит. Ученики принимают Его за призрак. Он говорит им, что у Него есть руки и ноги. Он показывает им руки и ноги. Если это прочтёт какой-нибудь разумный океан с иной планеты, то решит, что люди руки и ноги у людей наподобие когтей у кошек. Он же перед ними стоял! Они же не могли не видеть Его рук и ног!! Трампампам!!! И такой трампампам каждый день: не видим видимое и до рези в глазах выискиваем невидимое. Так ведь и писатель, описывая героя, подчёркивает лишь необычное: "На нём был оранжевый цилиндр". Что "на нём" еще были трусы, рубашка, джинсы, а уж тем, что "у него" были руки и ноги, - не упоминается. Писатель тут лишь точно выражает восприятие мира, характерное для любого человека. Постоянное хранится на заднем дворе памяти, а не на её крыльце. Вот поэтому-то ученики, видя Иисуса, не сразу понимают, что они именно видят Иисуса и с руками, и с ногами. Радоваться Воскресению означает разрушить исполинский дворец между крыльцом и задним двором и обрадоваться тому, что вот оно - творение!

 

Відповідь: Недільні проповіді.

Ио, 14, 8. "Филипп сказал Ему: Господи! покажи нам Отца, и довольно для нас".

Почему вдруг Филипп вылез с такой репликой? Она ведь отнюдь не так уж обязательно, как может показаться. Помогает ответ Иисуса, который обращён не столько к тому, что Филипп сказал, сколько к тому, что было у Филиппа на сердце. Иисус ободряет: "Вы не останетесь сиротами". Филипп именно боялся осиротеть. У взрослого человека такой страх, скорее всего, связан с уже имеющимся опытом утраты - прежде всего, с ужасом от потери отца или матери, или обоих родителей. Когда человек остаётся без родителей - даже если он взрослый, и особенно, если он взрослый - картина мира резко меняется. Исчезает прокладка между личностью и смертью. Исчезает пусть символическая, но защита. Теперь Иисус собрался исчезает - и Филипп страшно пугается, и бормочет как ребёнок: "Хочу видеть Отца"... Иисус отвечает, что вернётся, что не оставит, и тут же делает бросок: сирота не тот, кого бросает Отец (Небесный Отец не бросает никого), сирота тот, кто бросает Отца - кто не любит Его Сына. Если бы сказано было только это, было бы гнусное самозванчество. Но Иисус говорит, что любовь к Сыну обнаруживается одним - исполнением заповедей Отца. Его речь, которая кажется сама по себе богословским рассуждением о троичности, есть утешение Филиппа - между тем, в православной богослужебной традиции, к примеру, именно слова Филиппа отрезаны от слов Иисуса, они читаются как замкнутый в себе текст. Это утешение, призывающее утешать - ибо все заповеди сводятся к тому, чтобы быть перед Богом не обличителем ближних, но адвокатом ("утешитель", "параклит" на латыни именно - "адвокат", а по русски - "ходатай"). Так что все рассуждения о Боге, которые ведутся ради описания Бога, а не ради утешения человека - и даже, обычно, с готовностью раздразнить ближнего - есть подмена цели, ради которой говорит Иисус и ради которой живёт всякий человек.

 

Відповідь: Недільні проповіді.

Не зовсім зрозумів, хіба?

 

Відповідь: Недільні проповіді.

Когда Господь "показывает" ученикам руки и ноги в доказательство телесности Своего воскресения, Он, конечно, одет. Одежда, наверное, восточная, мешком, скрывающая те самые руки и ноги, как на иконах риза скрывает. Однако, как и на иконах, так и в реальности ладони-то видны, да и лицо тоже. Складки тоже - сколько скрывают, столько и обозначают, видно же, есть что-то под балахоном или там призрачная пустота. Так что когда Иисус задирал подол туники и закатывал рукава, это было совершенно излишнее. Но было, видимо, хотя ни один кинорежиссёр не решится воспроизвести эту нехитрую сцену - закидают камнями. Ученики были в состоянии далеко за гранью идиотизма, коли их можно было этим "убедить". Да Иисус и не "убеждал", Он просто тянул время и занимался пустяками, вздорными жестикуляциями, призванными дать ученикам время для прихождения в себя. Просто в данном случае, как никогда, "прийти в себя" означало встретиться не столько с тем призрачным ничтожеством, которое мы гордо именуем своей "душой", сколько - прийти в настоящий и плотный мир, где Бог плотен как кирпич и жив как сорняк.

 

Відповідь: Недільні проповіді.

"Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся".

"Не тот пьёт, кто пьёт, а тот пьёт, кто крякает". Не тот напился, кто не хочет пить более, а тот, из кого жидкость начинает выступать, словно из губки. Любителей правды для себя много, мало любящих правду для себя и для других, мало готовых делиться правдой как Иисус предлагает делиться мукой: насыпая с верхом, лишнего, чего не решились попросить (Лк. 6, 38). Счастлив, кто чувствует счастье, но счастливец тот, кто начинает от счастья осчастливливать других. Именно от переизбытка счастья, потому что желание осчастливить других, исходящее от несчастных, угрюмых людей, есть один из главных источников зла в мире.

 

Відповідь: Недільні проповіді.

Мы умудряемся превратить в неприятную обязанность то, что могло бы быть чистой радостью. Помню, я как-то, по дороге в церковь, зашел за Лосскими (мы жили в Париже на одной улице). Они собираются, одели троих детей, а четвертый стоит и ждет, но его не одевают. Он спросил: “А я что?” И отец ответил: “Ты себя так вел на этой неделе, что тебе в церкви нечего делать! В церковь ходить – это честь, это привилегия; если ты всю неделю вел себя не как христианин, а как бесенок, то сиди во тьме кромешной, сиди дома...”

А мы делаем наоборот; мы говорим: ну пойди, пойди, покайся, скажи батюшке..., или что-нибудь в этом роде. И в результате встреча с Богом все больше делается долгом, необходимостью, а то и просто очень неприятной карикатурой Страшного суда. Сначала внушают ребенку, как ему будет ужасно и страшно признаваться в грехах, а потом его насильно туда гонят; и это, я думаю, плохо.

Исповедуются у нас дети с семи лет, иногда немножко моложе или немножко старше, в зависимости от того, дошли ли они до возраста, когда могут иметь суждение о своих поступках. Иногда ребенок приходит и дает длинный список своих прегрешений; и вы знаете, что прегрешения-то записала мамаша, потому что ее эти разные проступки чем-нибудь коробят. А если спросишь ребенка: “А ты действительно чувствуешь, что это очень плохо? – он часто смотрит, говорит: Нет... – А почему же ты это исповедуешь? – Мама сказала...”

Вот этого, по-моему, не надо делать. Надо ждать момента, когда ребенок уже имеет какие-то нравственные представления. На первой исповеди я не ставлю вопрос о том, сколько он согрешил, и чем, и как (я вам себя не даю в пример, я просто рассказываю, что я делаю). Я говорю примерно так: “Вот, ты теперь стал большим мальчиком (или: большой девочкой). Христос тебе всегда был верным другом; раньше ты это просто воспринимал как естественное и должное. Теперь ты дошел до такого возраста, когда ты можешь, в свою очередь, стать верным другом. Что ты знаешь о Христе, что тебя в Нем привлекает?..” Большей частью ребенок говорит о том или о сем, что ему нравится или что его трогает во Христе. Я отвечаю: “Значит, ты Его понимаешь в этом, ты любишь Его в этом и можешь быть Ему верным и лояльным, так же как ты можешь быть верным и лояльным своим товарищам в школе или своим родителям. Ты можешь, например, поставить себе правилом найти способ Его радовать. Как ты можешь Его порадовать? Есть вещи, которые ты говоришь или делаешь, от которых Ему может быть больно...” Иногда дети сами говорят что-нибудь, иногда нет. Ну, порой можешь подсказать: “Ты, например, лжешь? Ты в играх обманываешь?..” Я никогда не говорю о послушании родителям на этой стадии, потому что этот способ родители часто употребляют, чтобы поработить ребенка, используя Бога в виде предельной силы, которая на него будет воздействовать. Я стараюсь, чтобы дети не путали требования родителей и свои отношения с Богом. В зависимости от того, кто этот ребенок, можно ему предложить разные вопросы (о лжи, о том или другом) и сказать: “Вот хорошо; обрадуй Бога тем, что то или се ты не будешь больше делать, или хоть будешь стараться не делать. А если сделаешь, тогда кайся, то есть остановись, скажи – Господи! Ты меня прости! Я Тебе оказался не добротным другом. Давай, помиримся!..” И приходи на исповедь, чтобы священник тебе мог сказать: “Да, раз ты каешься и жалеешь, я тебе от имени Бога могу сказать: Он тебе это прощает. Но подумай: как жалко, что такая красивая дружба была разбита...”

Пост для детей надо проводить разумно, то есть так, чтобы он не был сплошной и бессмысленной мукой, а имел бы воспитательное качество. Мне кажется, для ребенка важнее начать пост с какого-то нравственного подвига. Надо ему предложить, дать ему возможность себя ограничить в том, где больше проявляется лакомство, жадность, а не в качестве той или иной пищи. Надо, чтобы он это делал, сколько может, в сознании, что этим он утверждает свою преданность Богу, побеждает в себе те или другие отрицательные наклонности, добивается власти над собой, самообладания, учится управлять собой. И надо постепенно увеличивать пост, по мере того как ребенок может это сделать. Ясно, что нет необходимости есть мясо: вегетарианцы никогда его не едят, и при этом живут и процветают, так что неверно говорить, что ребенок не может поститься без мяса. Но, с другой стороны, надо учитывать, что ребенок может сделать по состоянию здоровья и по своей крепости.

Митрополит Сурожский Антоний
Мысли о религиозном воспитании детей

 

Відповідь: Недільні проповіді.

И перед тем как начать молитву, часто так просто было бы сесть и побыть с Богом, зная, что Он на тебя смотрит, что ты в Его присутствии. Ты, может быть, этого не ощущаешь, но это так; и дать мыслям осесть, телу отдохнуть, и затем поставить перед собой вопрос: а теперь что? хочется ли мне встречи с Богом, живой, любовной встречи в молчании или в слове? или я стою перед Богом только по долгу, потому что я “верующий” и знаю, что мне полагается молиться?.. В этом случае так и скажи Богу: Господи, какой стыд! Ты меня любишь, Ты мне это доказал смертью Христа, Который ради меня был убит – а мне просто скучно, мне не хочется этой встречи с Тобой… Если ты это скажешь искренне, серьезно, осознав, как это позорно, тогда это тоже будет молитва, это будет исповедь, это будет покаяние. Молитва в себе содержит и покаянный момент, и радостный, ликующий момент; в то мгновение в тебе родится покаянный момент.

Додано через 8 хвилин
Митрополит Сурожский Антоний
ВЕЧЕРНЯЯ МОЛИТВА

Большинство из нас вступает в ночь покоя; мы отложим тяготу дня, усталость, тpевоги, напpяжение, озабоченность. Мы отложим все это на поpоге ночи и войдем в забытье. В этом забытии мы беззащитны; в течение этих ночных часов Один Господь может покpыть нас Своим кpылом. Он силен огpадить наши сеpдца пpотив того, что может подняться из наших еще не очищенных, не пpосвещенных, не освященных глубин. Он силен огpадить наши мысли, наши сновидения, спасти наши тела.

Мы войдем в ночной покой, но пpежде – вспомним тех, кто вступает в ночь, полную тpевоги.

В больнице или в комнате больного есть люди, котоpые не уснут, потому что им больно, потому что им стpашно, потому что они в тpевоге за любимых, из котоpых одни несут вместе с ними бpемя их болезни, а дpугие осиpотеют с их смеpтью.

Есть люди в одиночестве тюpьмы; некотоpые из них молоды, и где-то за стенами есть девушка, котоpую они любят, есть их дети, их товаpищи, есть свобода, была надежда – а тепеpь ничего не осталось.

Есть и такие тюpьмы, где ночи ужасны, где сейчас начнутся допpосы; они тянутся долгие часы в сеpдцевине ночи; кого-то будут бить, кто-то подвеpгнется пыткам. Они веpнутся в свои камеpы обессиленными и вступят в день, в котоpом им не будет отpады, один стpах пеpед гpядущей ночью. Сейчас над ними замыкается ночь, стpах окутывает их тело, их душу.

Кpоме того, есть во всех гоpодах ночь шумная, ночь кабаков, ночь азаpтных игp, ночь пьяницы, ночь, в котоpой юноши и девушки потеpяют чистоту; ночь, когда супpуги, позабыв любовь, охваченные только желанием, будут гpубы дpуг с дpугом.

Есть люди, котоpые потеpяют честь, и кому стыдно будет пpоснуться утpом.

Есть и те, кто пользуется всем этим, кто спаивает, кто соблазняет, кто отpавляет наpкотиками, те, кто смеется демонским смехом, не понимая, что pешается их вечная участь.

Тех – да сохpанит Господь; но этих – да помилует их Бог!

И есть в этой ночи те, кто будет пpедстоять пеpед Богом: мать у изголовья pебенка; жена, муж возле умиpающего супpуга; есть все те, кто посвятит ночь молитве. Есть в ней мальчик, котоpый в одиннадцать лет ушел из Москвы, сказав матеpи: "Бог зовет меня молиться в лесу"; пpошло уже пять лет; он один в лесной чаще, сpеди снегов лютой pусской зимы.

И сколько, сколько дpугих! В этой ночи не уснет вpач, и сиделка будет боpоться со сном. Есть целый миp жизни и стpадания, и надежды, и смеpти... и pадости, и Божественого пpисутствия; все это есть в этой ночи.

Пpежде чем пpедаться отдыху, поблагодаpим Бога за все, что Он нам посылает, и попpосим, чтобы пока мы, забывши все, будем спать, Он помнил стpаждущие тела – как больного, так и пpоститутки; pебенка и стаpика; заключенного, котоpого допpашивают, как и того, кто его подвеpгает допpосу; того, кто пользуется чужой слабостью, как и того, кто сломлен в своей слабости; того, кто стоит пеpед Богом в своей пламенной боpьбе между жизнью и смеpтью миpа. Пусть Он помянет всех в Своем Цаpстве, и пусть пpидет миp, и пpощение, и милость. Пусть самый ужас станет не концом, а новым началом. Пусть Тот, Кто пеpед лицом пpедательства познал пpедельный ужас в Гефсиманской ночи, вспомнит всех тех, для кого эта ночь не станет ночью покоя и отдыха. Пусть помянет Он и нас, pанимых и беззащитных: мы пpедаемся в Его pуку с веpой, и с надеждой , в pадости о том, что в меpу своих сил мы любим Его, и что мы любимы Им вплоть до Кpеста и Воскpесения. Аминь.

 

Відповідь: Недільні проповіді.

Не может быть истинных, подлинных взаимных отношений, если нет между мужем и женой, между невестой и женихом взаимной веры, то есть, с одной стороны, настоящего доверия, с другой стороны, верности. Это очень важно, и это раскрывается очень ясно дальше в службе, когда читается молитва, где упоминается блудный сын. Он ушел из отчего дома, прожил блудную, некрасивую жизнь, раскаялся под давлением обстоятельств и вернулся домой. И что же случилось? Отец его встречает, его обнимает, целует, и когда сын говорит отцу: я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим… — отец ему не дает сказать последних слов, которые были приготовлены кающимся сыном на пути. Он хотел сказать: прими меня хоть как одного из твоих работников — отец не дает ему этого сказать, потому что недостойным сыном он может быть, но не может быть ничем меньшим, чем сыном. А дальше отец не спрашивает ни о чем, ему достаточно того, что сын вернулся домой. Он его не спрашивает, кается ли тот, жалеет ли, стыдится ли своего прошлого, не спрашивает, готов ли он измениться; ему достаточно, что сын вернулся, для того, чтобы верить в него до конца (Лк 15:11—32).

И вот мы просим Господа о такой вере, о таком доверии, просим, чтобы оно сохранилось на всю жизнь между мужем и женой. Чтобы, если будет что-нибудь между ними: ссора, непонимание, даже неверность, и один из них вернется и скажет: «Я пришла к тебе, я к тебе пришел», тот, который остался верен, раскрыл бы объятия и сказал: «Наконец! Я так тебя ждала, я так тебя ждал». И если виновный скажет: «Можешь ты меня простить?» — чтобы тот его только обнял, поцеловал и даже не упомянул о прошлом.

Тут нужна вера, такая вера, которая может родиться только из той любви, о какой я говорил в других беседах: любви зрячей, любви созерцательной, любви проникновенной, которая способна видеть всю красоту человека даже в тот момент, когда эта красота заколебалась или когда что-либо в этой красоте померкло. Потому что нет красоты, которая изуродована до конца в человеке: любовь к нему, вера в него может восстановить то, что, казалось, никто и ничто не может восстановить ни наказанием, ни поучением, а любовью — да! И это мы видим все время в Евангелии. Мы видим, как Христос встречает грешников: Он их ни в чем не упрекает, Он им не ставит вопросов об их прошлой или настоящей жизни, Он их любит, и в ответ на любовь, которая дается даром, которая дается как подарок, человек зажигается благодарностью и ради благодарности становится достойным этой любви. Он может быть любим, но не потому, что он достоин: он может научиться быть достойным, потому что он любим. Есть пословица: «Полюбите нас черненькими, беленькими нас всякий полюбит». Настоящая любовь умеет полюбить человека «черненьким», и пример этого отношения я дам, разбирая одну из самых коротких начальных молитв службы обручения.

Митрополит Сурожский Антоний

 

Відповідь: Недільні проповіді.

"И небеса Его каплют росу" (Втор. 33, 28)

Действие Духа Святаго на человеческую душу подобно действию росы орошающей, освежающей царство природы. Как все мы нуждаемся в этом благотворном влиянии! Без благодати Духа Святаго душа наша не что иное, как земля сухая, как увядающее, погибающее растение. Оно обновляется, освежается этой благодатной росой, ниспосланной Богом.
Дух Божий дает нам жизнь и все то, что жизнь с собою приносит. Одаренные дарами Духа Святаго, мы чувствуем себя счастливыми, добрыми, сильными, и у нас ни в чем нет недостатка. Но без этого священного дара мы бессильны. Молитва наша остается сухою, чтение слова Божия не приносит нам пользы, слова жизни превращаются для нас в мертвую букву, наша деятельность нас не удовлетворяет, в душе нашей нет жизни духовной.
Какое это чудное обещание: "Небеса Его каплют росу" - эти слова дают нам уверенность в том, что Господь нас не оставит. Знойный ветер сомнения и соблазна, готовый опалить удалившихся от Господа, будет отвращен спасительным действием благотворной росы. Дух Божий победит в нашем сердце духа злобы, Он преобразит всю нашу жизнь, Он откроет наш ум к уразумению слова Божия и чудным Своим светом озарит окружающий нас мрак.
Господи, Ты, Который насыщаешь землю живительной влагой, Ты, Который жалеешь бессловесные растения, умилосердись и над моей изнывающей душой, оживи меня, Господи, Духом Твоим Святым, ниспошли мне благотворную росу Твоей любви, утоли жажду души моей и не дай мне погибнуть!

"Для чистых все чисто" (Тит. 1, 15)

"Для чистых все чисто", - говорит апостол. Омытая Христом душа не должна касаться ничего нечистого; убеленная Господом и хранимая Им от греха, она должна, как тот цветок, оставаться чистою даже среди густого мрака мирского зла. Благодать Божия может совершить это чудо. Она может оградить душу человеческую от всякой нечистоты, соблюсти ее чистою, нетронутою среди греховного, порочного мира и не допустить над нею власти тьмы.
Милостию Божие пусть ничто нечистое не коснется нас, и да будет одеяние души нашей "во всякое время светло" (Еккл. 9, 8).

Святитель Феофан Затворник. Мысли на каждый день года.

 

Відповідь: Недільні проповіді.

Мне постоянно ставят вопрос о проповеди: как проповедовать, как готовиться? Скажу так: всей жизнью твоей готовься. К проповеди не готовятся, просто засев за письменный стол и окружив себя толкованиями святых отцов. Когда отцы это говорили, это шло из их сердца, они кричали из глубины своего опыта. Если мы будем просто повторять то, что они говорили, может быть, никуда не достигнет их крик. У Иоанна Лествичника есть место, где он говорит, что слово Божие подобно стреле, которая способна ударить в цель и пробить щит. Но — говорит он — стрела остается бездейственна, если нет лука, тетивы, крепкой руки и верного глаза; вот это — мы. Слово Божие, как прямая, чистая стрела, способная пробить любую толщину греха, любую окаменелость, но она не полетит, если кто-нибудь не пустит эту стрелу, если не будет верного глаза, который ее направляет, мощной руки, которая натянет лук. И в этом — наша громадная ответственность.

Митрополит Сурожский Антоний

 

Відповідь: Недільні проповіді.

Несколько лет назад молодая женщина, которую поразила неисцельная болезнь, написала мне: «Я так благодарна Богу за эту болезнь! По мере того как мое тело слабеет, мне кажется, что оно становится все доступнее воздействию Божию». Я ей ответил: «Благодарите Бога за то, что Он вам дает, но не надейтесь, что такое состояние будет продолжительно. Придет момент, когда это естественное истощание перестанет вести вас к все большей прозрачности, тогда вам придется полагаться только на милость Божию». Через несколько месяцев она написала мне снова: «Я так слаба, что не могу устремляться к Богу. Единственное, что мне доступно*— пребывать в безмолвии, предаться отчаянной надежде, что Бог Сам придет ко мне». И она добавила*— и эти-то ее слова и относятся к нашей теме: «Молите Бога дать мне мужество никогда не попытаться построить Его мнимое присутствие, чтобы заполнить ужасающую пустоту Его отсутствия».
Мы должны положиться только на Бога. Важно, чтобы мы не рассчитывали ни на свои силы, ни на свою слабость. Встреча с Богом*— свободный акт, где Бог самовластен, и лишь когда смирение, то есть полная, предельная отданность, соединится в нашем сердце с начатком любви к Богу, мы становимся способными перенести Его отсутствие и даже обогатиться благодаря ему.

Митрополит Сурожский Антоний

 

Відповідь: Недільні проповіді.

Помню, когда я был юношей, у меня была вражда с товарищем (думаю, что я не единственный согрешил таким образом), и я своему духовнику сказал: «Что мне делать? Когда я дохожу до этого места, я останавливаюсь и думаю: Кириллу не могу простить!» Он мне сказал: «Что же, когда дойдешь до этого места, скажи: „Не прости меня, Господи, потому что я Кириллу не прощу“». Я говорю: «Не могу!» —*«А ты моги*— или прости». Тогда я подумал схитрить: я дошел до этого места и попробовал перескочить через ров… Тоже не выходит, потому что как же я могу не сказать то, чего Бог от меня ожидает? Сказать то, что я хочу,*— не могу, сказать то, что Он хочет,*— не могу.
Пошел обратно к отцу Афанасию, говорю: «Что мне делать?» Он ответил: «Знаешь, если не можешь, но хотел бы, хоть немножечко хотел бы простить, когда дойдешь до этого места, скажи: „Господи, я хотел бы простить, да не могу, а Ты попробуй меня простить как бы вперед“». Я попробовал*— тоже не выходит, как-то «не то» Богу говорить: Ты мне все дай, а я Тебе крупицы насыплю, как пташке… Я боролся с этим, боролся неделями, и, наконец, Бог должен был победить. Мне пришлось согласиться: да, я должен простить Кирилла. Пошел к Кириллу, говорю: «Ты*— такой-сякой-этакий, но я тебя прощаю». Он говорит: «Нет, давай мириться!» И тогда пришлось мириться, то есть не с Кириллом «таким-сяким-этаким», а его принять таким, какой он есть.

Митрополит Сурожский Антоний

 

Відповідь: Недільні проповіді.

Как-то пришел ко мне человек, который уже много лет искал Бога, и со слезами сказал: «Отец Антоний, я не могу жить без Бога. Покажите мне Бога!» Я ему ответил, что не могу этого сделать, но если бы и мог, думаю, он сам был бы неспособен Его видеть. Он с удивлением спросил: «Почему?» Тогда я поставил ему вопрос, который я часто ставлю приходящим ко мне людям: «Есть ли в Священном Писании какое-нибудь место, которое вас волнует до глубины сердца, которое вам дороже всего?» «Да,*— ответил он,*— это рассказ о грешнице в восьмой главе Евангелия от Иоанна» (Ин*8:3—11).

Тогда я спросил: «Кем вы видите себя в этой сцене? Женщиной, которая вдруг осознала свой грех и стоит перед судом, зная, что над ней висит суд жизни или смерти? Или вы заодно со все понимающим Христом, Который ее простит, чтобы она жила дальше, теперь уже новой жизнью? Ожидаете ли вы Его ответа с надеждой на прощение, как, вероятно, ждали апостолы? Или вы в толпе, один из старейших, кто, сознавая собственные грехи, уйдет среди первых, или вы один из молодых людей, кто постепенно осознает свою греховность и выпускает камень, уже зажатый в руке? Где вы, кто вы в этой прекрасной, волнующей сцене?» После минутного раздумья этот человек ответил: «Я себя вижу как единственного еврея, который не ушел и побил камнями эту женщину». Я ему тогда сказал: «Вот и ответ: вы не можете увидеть Бога, Которому вы до такой степени чужды».

Нет ли чего-то подобного в опыте каждого из нас? Нет ли в каждом из нас сопротивления, отказа, отрицания Бога? Не ищем ли мы Бога по собственному образу, подходящего нам Бога? Не отвергнем ли мы истинного Бога, если найдем Его? Готовы ли мы к встрече с Богом, Каков бы Он ни был, даже если эта встреча нас осудит и перевернет все наши ценности? Не является ли часто отсутствие Бога в нашей жизни и в нашей молитве результатом того, что мы Ему чужды и, даже встретившись с Ним лицом к лицу, не видим Его, не узнаём? Разве не это случалось в то время, когда Христос проходил по дорогам Иудеи и Галилеи?

Сколько Его современников встретили Его и прошли мимо, совершенно не узнав, не заподозрив, что Он не просто прохожий? Не таким ли Его видели толпы, которые спешили на Голгофу, когда Его вели на казнь? Он преступник, нарушитель общественного порядка, ничего больше. Не таким ли мы видим Бога, даже в те моменты, когда мы более чутки и способны уловить, ощутить Его присутствие? Не отворачиваемся ли мы от Него, потому что предчувствуем, что Он разрушит строй нашей жизни, перевернет все ее ценности? В таком случае мы не можем рассчитывать на встречу с Ним в молитве. Скажу больше: мы должны благодарить Бога от всего сердца за то, что Он не предстает перед нами в этот миг, потому что мы сомневаемся в Нем, но не так, как Иов, мы сомневаемся сомнением неблагоразумного разбойника на Голгофе, и встреча с Ним была бы нам судом и осуждением. Мы должны уметь оценить это отсутствие Божие и осудить себя, чтобы Он не осудил нас.

Митрополит Сурожский Антоний

 

Відповідь: Недільні проповіді.

"Во благо мне была сильная горесть" (Ис. 38, 17)

Блажен, кто может вполне искренно повторить эти слова. Блажен тот, чья скорбь не ожесточила сердце, а обратилась в благо для души. Такое влияние скорби вполне возможно по милости Божией, оно есть настоящее его назначение и цель.
Подчас в минуты самого тяжелого горя душа возвышается к Господу, и в порыве благодарности за все прошлые милости мы чувствуем как бы неудержимое влечение к Источнику всех благ, так щедро нас одарившему Мы чувствуем, что, отнимая у нас даже самое дорогое, Он всесилен вселить внезапно в наши сердца чудный мир Свой, усмирить бурю и озарить Своим светом мрак наболевшей души!
Испытаниями Господь хочет смягчить наше сердце, согреть его сочувствием к чужой нужде, открыть в нем доступ к чужому горю. Лишения, скорби - это Божий плуг, переворачивающий душу и готовящий ее к Божией ниве. В глубокой бездне страдания бросается Им семя великой будущей радости. В Своем безмерном милосердии Господь посылает нам подчас и здесь, в земной жизни нашей, живое сознание того, что действительно "временные страдания наши ничего не стоят в сравнении с той славой, которая откроется в нас" (Рим. 8, 18)! Не есть ли уже одно сознание этого величайшая милость Божия?

Святитель Феофан Затворник. Мысли на каждый день года.

 

Відповідь: Недільні проповіді.

Вдячність

Одного разу Христос проходив повз нещасних людей - десятьох прокажених, які через свою страшну недугу не мали права спілкуватися з людьми. Проказа - cтрашне захворювання, що вражає людину, поступово руйнуючи її плоть і кістки. Хворих на неї виганяли з суспільства куди-небудь у пустелю або на покинуті цвинтарі. Христос почув молитовний крик десятьох, уражених проказою, які, не маючи права наблизитися, на відстані просили Його: «Ісусе Наставниче! помилуй нас» (Лк.17,13). Одним всесильним Своїм словом Христос знімає з них хворобу й відчуженість, а потім говорить їм: «Ідіть у селище й покажіться священикові», адже зцілений від прокази, щоб знову повернутися до нормального життя в суспільстві, повинен був отримати свідчення від священика.
Усі десятеро зцілених з радістю побігли в селище, показалися священикові, зустрілися зі своїми рідними й близькими. Не було межі їхньому подиву та захвату. Але з десятьох, як говорить Євангеліє, лише один - самарянин - згадав про те, що потрібно повернутися й подякувати Винуватцеві свого зцілення. Він упав на коліна перед Ним і став Його голосно славити. Христос прийняв цю подяку, але з гіркотою сказав: «Чи не десятеро очистилися? де ж дев'ятеро?» (Лк.17,17). Чому ж з десятьох, які отримали благодіяння, прийшов дякувати лише один?
Вдячність - це велике й піднесене почуття. Вдячність - це важка чеснота. Хоча прийнято вважати, що більш ніяково просити чого-небудь у людей, адже це пов'язано з почуттям сорому й незручності, але, мабуть, ще важче дякувати. Доки людина відчуває потребу, доки в неї горе, скорботи та сльози, доти вона просить, наполягає, волає. Коли ж все минається, вона, відчувши благополуччя, забуває як про благодійників, так і про подяку.

 

Но что мне кажется еще страшнее, это то, что можно называться христианином и прожить всю жизнь, изучая глубины богословия, – и никогда не встретить Бога. Участвуя в красоте богослужения, будучи членом хора или участником служб, – никогда не прорваться до реальности вещей. Вот что страшно. У неверующего есть еще возможность уверовать, у псевдоверующего эта возможность очень затуманена, потому что у него всё есть: он может объяснить каждую деталь и богослужения, и Символа веры, и догматики, а вдруг оказывается, что Бога-то он и не встретил.

Может быть, я пессимистически отношусь к нашему положению, но ведь мы не христиане. Мы исповедуем Христову веру, но мы из всего сделали символы. Вот мне всегда в душу ударяет наше богослужение на Страстной. Вместо креста, на котором умирает живой молодой Человек, – у нас прекрасное богослужение, которым можно умиляться, но которое стоит между грубой, жуткой трагедией и нами. Мы заменили крест – иконой креста, распятие – образом, рассказ об ужасе того, что происходило, – поэтически-музыкальной разработкой, и это, конечно, доводится до человека, но вместе с тем человеку так легко наслаждаться этим ужасом, даже пережить его глубоко, быть потрясенным и – успокоиться, тогда как видение живого человека, которого убивают, совершенно иное. Это остается как рана в душе, этого не забудешь, увидев это, никогда не сможешь стать таким, каким был раньше. И вот это меня пугает, – в каком-то смысле красота, глубина нашего богослужения должны раскрыться, надо прорвать его, и через прорыв в нашем богослужении провести всякого верующего к страшной и величественной тайне того, что происходит.

Я когда-то, много лет тому назад, был врачом, и часто видел, как посещают друзья больных. Приходит человек к умирающему, и ему страшно заговорить о смерти с умирающим; ему также страшно, что умирающий заговорит об этом; и поэтому человек осторожно спрашивает: “Ну, а как ты себя сегодня чувствуешь?” А умирающий, тяжело больной, видя в глазах посетителя, что тому страшно, что он не хочет услышать правды, и отвечает уклончиво или прямо неправдиво: “Да нет, лучше, чем вчера...” И тот, кому страшно было услышать правду, ухватывается за эти слова и говорит: “Ах, я так рад, что тебе лучше!” – и сокращает встречу, чтобы правда не вышла наружу...

Может быть, с вами этого никогда не было, но у меня большой опыт в этом отношении, я пятнадцать лет был врачом, из которых пять лет на войне, и видел умирающих в большом числе; и видел эту ужасную картину, как человека оставляют одиноким, потому что не хотят слышать, не хотят видеть, потому что самому страшно. И вот тут требуется отрешенность от себя самого, готовность вглядеться в другого человека, слышать не только его слова, но интонацию его голоса, звук этого голоса, ослабевшего, порой дрожащего, видеть глаза, которые говорят обратное тому, что говорят уста, и не испугаться, а ласково, любовно сказать другому: не обманывай меня, не обманывай себя, я знаю, что это не так; давай говорить; разомкнем этот круг молчания, разрушим эту стену, которая тебя делает одиноким, но и меня делает безнадежно одиноким, разобщает нас так, что наша взаимная любовь не может нас больше соединить.

И у нас есть, что сказать. У нас есть, что сказать о человеке, у нас есть, что сказать такого, что может вдохновить другого, не уничтожить; речь не идет о том, чтобы дать неверующему картину о человеке, которая уничтожила бы его картину; речь идет о том, чтобы ему сказать о человеке нечто большее, чем то, что он думает, ему показать, что человек бесконечно больше величиной, глубиной, чем то, что неверующий о нем думает, что он сам гораздо значительнее того, что он о себе воображает. Против человека нет смысла говорить; как только вы говорите против человека, он, разумеется, будет себя защищать, потому что всякому страшно быть уничтоженным, всякому страшно, чтобы ему доказали его несостоятельность.

И что же мы можем сказать о человеке? Мы можем принять человека, каким он есть в опыте любого безбожника, любого атеиста, любого человека, который никогда не встречал Бога и который не является идейным безбожником, а просто практически живет только в земном, вещественном плане, и мы можем с ним говорить о том, какие глубины мы знаем о человеке.

И вот теперешняя проблема для вас, как для нас на Западе (конечно, есть громадная разница в подходах, в ситуациях), центральная, реальная проблема та, что мы должны поверить в человека верой такой же, какой мы верим в Бога, такой же абсолютной, решительной, страстной, и должны научиться прозревать в человеке образ Божий, святыню, которую мы призваны привести обратно к жизни и к славе, так же как реставратор призван вернуть к славе икону испорченную, затоптанную, простреленную, которую ему дают. Это начинается с нас самих, но это должно тоже быть обращено к другим; и к другим христианам, которых мы так легко судим, и к нашим самым близким, дорогим. И к инакомыслящим.

 

В этом различие между Ветхим и Новым Заветом. Заповеди Ветхого Завета были правилами жизни, и кто точно соблюдал эти правила, тот становился праведным; однако он не мог извлечь из них вечной жизни. Заповеди же Нового Завета, напротив, никогда не делают человека праведным. Христос сказал однажды Своим ученикам: Когда исполните все повеленное вам, говорите: мы рабы, ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать (Лк. 27: 10). Но когда мы выполняем заповеди Христовы не просто как правила поведения, а потому что воля Божия пропитала наше сердце, или даже когда мы просто принуждаем свою злую волю выполнять их внешним образом и стоим в покаянии, зная, что нет в нас ничего, кроме этого внешнего принуждения, мы постепенно вырастаем в познании Бога – внутреннее, а не интеллектуальное , не рационалистическое или академическое.

Один из Оптинских старцев, Амвросий, сказал однажды, что есть две категории людей, которые спасутся: те, которые грешат и достаточно сильны, чтобы покаяться, и те, кто слишком слаб даже для того, чтобы истинно каяться, но готов терпеливо, смиренно и с благодарностью нести всю тяжесть последствий своих грехов; в своем смирении они угодны Богу.

 

У каждого из нас есть сложившееся представление о Боге; как бы возвышенно, прекрасно и даже истинно ни было это представление в своих составных частях, если мы не будем осторожны, оно встанет между нами и подлинным Богом и может превратиться просто в идола, перед которым мы будем молиться и который заслонит от нас подлинного Бога. Так, в частности, случается, когда мы обращаемся к Богу с какой-либо просьбой или с молитвой о ком-то; тогда мы приходим к Богу не как к тому, с кем хотим поделиться своими трудностями, в чью любовь верим и от кого ожидаем решения; но мы приходим, желая видеть Бога в определенном аспекте, и направляем свои молитвы не к Богу, а к тому понятию о Боге, которое в данный момент нас устраивает.

Мы должны приходить к Богу не для того, чтобы испытать те или иные эмоции или пережить мистический опыт. Мы должны приходить к Богу, просто чтобы находиться в Его присутствии, и если Он захочет сделать Свое присутствие ощутимым для нас – благословен Бог, но если Он захочет, чтобы мы испытали Его подлинное отсутствие – и тогда благословен Бог, потому что, как мы видели, Он свободен приблизиться или не приблизиться к нам. Он так же свободен, как и мы. Если мы не приходим в присутствие Божие, это значит, что заняты чем-то, что привлекает нас больше, чем Он; если же Он не делает явным Своего присутствия, то для того, чтобы мы узнали что-то новое о Нем или о себе самих. Но и отсутствие Божие, которое мы можем испытывать в своих молитвах, чувство, что Его здесь нет, также есть один из аспектов взаимоотношений с Ним, и аспект очень ценный.

Чувство отсутствия Божия мы можем испытать по Его воле; Он может пожелать, чтобы мы тосковали по Нему и узнали, как дорого Его присутствие, давая нам познать на опыте, что такое предельное одиночество. Но часто наш опыт отсутствия Божия является результатом того, что мы сами не даем себе возможности ощутить Его присутствие. Одна женщина, четырнадцать лет занимавшаяся Иисусовой молитвой, жаловалась, что у нее никогда не было чувства, что Бог здесь. Но когда ей указали на то, что в своей молитве она сама говорит, не умолкая, она согласилась несколько дней стоять перед Богом молча. И когда она так сделала, то почувствовала, что Бог здесь, что тишина, ее окружавшая, была не пустотой, не отсутствием шума или движения, но что это безмолвие было насыщенным; это было нечто не отрицательное, а положительное; это было присутствие, – присутствие Бога, Который ей дал Себя узнать, сотворив такую же тишину и в ней. И тогда она обнаружила, что молитва возобновилась в ней сама собой, но это уже не был тот словесный шум, который препятствовал Богу открыть Себя.


В наших отношениях с людьми мы неизбежно поворачиваем лишь одну грань своей личности к одной грани личности другого; это может быть хорошо, если ведет к установлению контакта; это может быть плохо, когда мы делаем так, чтобы использовать слабости другого. Мы и к Богу поворачиваем также одну свою грань, ту, которая ближе всего к Нему, доверчивую или любящую сторону. Но мы должны помнить, что никогда не встречаемся с одной только гранью Бога: мы встречаем Бога в Его целостности.

Познание Бога может быть дано и принято только в общении с Богом, только если мы разделяем с Богом то, что Он есть, в той мере, в какой Он приобщает нас к Себе. Буддийская мысль иллюстрирует это рассказом о соляной кукле.

Соляная кукла после долгого путешествия по суше пришла к морю и обнаружила нечто такое, чего никогда прежде не видела, и не могла понять, что это. Она стояла на твердой почве, плотная маленькая кукла из соли, и видела, что есть другая почва, подвижная, неверная, шумная, странная и неведомая. Она спросила море: “Кто ты?” И оно сказало: “Я – море”. Кукла спросила: “Что такое море?” И ответ был: “Это я”. Тогда кукла сказала: “Я не могу понять, а хотела бы; но как?” Море ответило: “Коснись меня”. Кукла робко выставила вперед ногу, прикоснулась к воде и испытала странное впечатление, будто что-то начало становиться познаваемым. Она вынула ногу из воды и увидела, что у нее нет пальцев; испугавшись, она сказала: “Где же мои пальцы, что ты со мной сделало?” И море сказало: “Ты отдала нечто для того, чтобы понять”. Постепенно вода смывала у куклы частицы ее соли, а кукла заходила все дальше и дальше в море, и в каждое мгновение у нее было чувство, что она узнает все больше, но все-таки не может сказать, что такое море. Она заходила все глубже и растворялась все больше, повторяя: “Но что же такое море?” Наконец, последняя волна растворила остатки ее, и кукла сказала: “Это я!” Она познала море, но не воду.

Не проводя абсолютной параллели между буддийской куклой и христианским познанием Бога, мы можем найти в этом маленьком рассказе много правды. Святой Максим приводит пример раскаленного докрасна меча: меч не знает, где кончается огонь, и огонь не знает, где начинается меч, так что можно, говорит Максим, резать огнем и жечь железом. Кукла познала, что такое море, когда при всей своей малости она стала простором моря. Так бывает и с нами, когда мы входим в познание Бога: не мы вмещаем в себе Бога, но сами содержимся в Нем, и в этой встрече с Богом становимся самими собой, обретая покой в Его беспредельности.