…В том уголке пространства у меня знакомый обитал – собирал придорожные лебёды и людям под видом ботанических панацей втюхивал, имея с такого гешефта малый, но приятственный профит, целиком и полностью уходящий букинистам и прочим торговцам позавчерашней интеллектуальной мыслью, древним пожелтевшим фарфором, ветхими артефактами красивой жизни, типа флаконов для нюхательных солей и всякими такими какбы аристократическими кундтштючками. Вот сразу за аркой, ведущей в дворик, вымощенный жёлтым кирпичом, у плакучей липы и зелёной скамьи я её и увидел. Она как раз свинтила колпачок с водочной бутылки (0,7; «Смирнофф»; финского производства) и, лихо запрокинув голову, отпила малую толику – стакана полтора. После чего занюхала напиток помадой «Мейбелин» и тихонько выдохнула. -Чё, дядя, - произнесла потом в мою сторону, - завидно? -Не так чтобы да, - ответил я и поиграл бровью, - но, с другой стороны, если прекрасной, но порочной бабёнке не с кем выпить, то я могу, временно отложив неотложное и похерив обязательства перед страной, миром и человечеством в целом, составить вам компанию. Сразу хочу подчеркнуть, что промискуитет – не мой профиль, что пить мы будем на паритетных началах – ваши напитки, моё – придание хоть какого-то смысла этому бессмысленному действию, что я не люблю, когда меня дёргают за бороду и хлопают по плечу… Где-то в середине речуги барышня начала притоптывать ножкой и, судя по складкам плаща, крутить дули в карманах, а когда я закончил, категорически резюмировала: -За бороду не обещаю, а всё остальное, так и быть, принимается. На, - с этими словами протянула мне бутылку. Тут-то мы и познакомились. Звали её Зоя, её папа работал генералом подводной кавалерии, мама логистничала по-маленькой; жила она на Малой Полуподвальной, во внутреннем флигельке, на жёрдочке в прихожей у неё сидел престарелый какаду Арнольд, который умел говорить на идиш, - причём совершенно непонятно, кто его этому научил, - а по-русски знал только «пшёл нах, быдло» и «не соблаговолите ли откушать этой сельди, милостливый сударь?»; что её младшая сестра трудится примой в театре оперетты, ногой ножку бьёт и в промежутках сожительствует с одним молдаванином и одним непростым в материальном смысле полумиллионером; что жизнь, в принципе, беспросветна, смысла нет ни в чём, а я - симпатичный. -Дешёвенький приёмчик, - на это ответил я. – Думай дальше, перебирай варианты. Намекну только, что я очень благосклонно отношусь к предельно чёрным шоколадам, парчовым портянкам и почёсыванию за ушком осиновой щепочкой. -Облезешь, - огрызнулась она. – Где я тебе возьму осиновую щепочку? Не стал я пояснять наивной девушке, где можно взять сколько угодно осиновых лесоматериалов, а только улыбнулся мудро в свои красивые усы и некоторое время губил бутылку молча. Я назвал её Лионелла.
У двери в строение, где я провожу дни, висит скромная табличка, глясящая «Краснознамённое мегаполисное подполье им. Андрея Первозванного по производству нематерьяльных благ, снискиванию благодатей и блюдению самостей». При двери находится рабочее место потомственного нищенствующего юродивого пятого разряда Иннокентия Искариотовича Потомучто – он восседает на своей ряднинке с самого утра, пьёт сладкий кофееёк из одноразового позолоченного стаканчика, щурится на солнышко и вяло пристаёт к мимопроходящим барынькам: -Изыдь, красивая, чур тебя и многия леты, ёпрст. Харэ вертеть седалищем, гоу в читальню взопревать над инкубулами и свитками, стервище вавилонское. А подай-ко дедушке на гламур и глянец, вишь - дедушко язвами покрылся о душе народной радеючи денно, нощно и поутряне. Стой, кобылище, кому говорят, сиськи покажи… Примерно так. Поэтому местный офисный планктон его не очень любит, подаёт нехотя, лишь бы отвязаться и не лелея никаких планов на покупку сим действием кусочка царства божьего. Кстати говоря, дедушке Потомучто лет не так уж и много – тридцать семь. Просто у него хорошая гримёрша, - раньше она работала в штабах кандидатов в народные депутаты, гримировала этих самых кандидатов под людей. Уволилась года три назад после того, как ей довелось поработать над неким низовым выползнем из одиннадцатого дистрикта ТОЙ стороны. «Не могу я так больше, - сказала, - это уже слишком. Я ему прыщи на лбу давлю, а оказывается, что это не прыщи, а глаза… Да вдобавок оно меня норовило за задницу зубами тяпнуть и предлагало вступить в противоестественную связь – я ему стакан свежей крови каждое утро, а он меня как-нибудь в Ниццу на выходные свозит. Уволилась я». Я просил дедушку перебраться куда подальше и не портить вид, но он упрямо сидит у моей двери и только обещает, что скоро, вот совсем скоро ему выделят другой участок вселенной и тогда, конечно, он с радостью и всем почтением переедет - чую, надоест мне рано или поздно и шарахну я юродивого курпускулярной очень шаровой молнией промеж ушей. Да и постукивает он, подозреваю, на меня в Комитет Государственной Инквизиции, что в катакомбах на Паторжинского, под кварталом домов скорбной терпимости. Так что если кто (ну, после такого-то дотошного описания) натрапит на мою мастерскую, то милости просим на огонёк.
С самого утра напялил на голое тело макинтош и взошёл с Дашей на холм, - город неподалёку морщил щербатый рот, прокашливался дымами; в прокурорском доме под холмом кофея варили – арабику для господ и робусту для челяди; знакомая дама с закосом под дизайнершу двух своих собачек с закосом под такс выгуливала – Антонио, рыжего кобеля и Антуанетту, полусучку; спутник, чуял я, где-то пролетал неподалёку и непременно над головой – там ещё виниловая пластинка крутилась с НЛП-текстом «Вы любите Родину, у вас неимоверно тёплые ноги…» Потом в мастерскую поехал. Макинтош пришлось снять – жара навалилась. Выгреб из макинтошских карманов скарб – три жетона на метро, щепотку табачной трухи (чисто от сглазу), трёхгодичной свежести окурок (на чёрный день), неразменный пятачок, фотачку любимой, карамельку, три мобильника и подноготный чип для открытия двери на ту сторону, - переложил всё это в карманы брюк, потрепал дашино брюшко и вышел в юдоль. Возле метро старуха Гарпия торговала семечками и фальшивыми тапками, как всегда. Меня заметила, начала пальцами охранные знаки крутить, через плечи сплёвывать и разнообразными движениями тела давать понять «Проходи, милок, не задерживай движение пешеходов, не зобижай бабушку, у мну исчо после того разу третий глаз подзапух, чакры слиплись и скалиоз обнаружился. Ходи себе дальше, мил поцанчик…» Сегодня мимо прошёл, настроения не было. А в самом подземельном переходе казус таки случился. Завёлся там некий человек типа «Ща я вам, тварям, докажу, что вы таки твари». Стал на проходе, обмонолитил ящичный зад, руки развёл пошире и замер. Народ ножками перебирает, поскуливает, в стены шкребётся, но миновать носителя элитных тестостеронов не может. Тут и эфемерная барышня, порочное дитя подпольных офисофф, в уголочке уже носиком шмыгает – у ей, де, гендерная презентация накрывается; и доцент сантехнических псевдонаук портфелем об колено лупит – его студенты ждут, мзду за зачёт в клювах держат; и гопник с пивом во всех шестипалых лапах, тут же опустившийся на корточки и заплевавший шелухой под себя; и бабушка-пенсионерша с кипой квитанций от государства на оплату жизни , что спешила в заведение, почему-то называемое «Сбербанк»; и бизнесмен средней руки в корпоративном дрянном пиджачишке с надписью жёлтым по спине «Коммерцбрахман третьего разряда»; и… Да, словом, много разного живого люду. И даже кадаврианец один случился – лежал скромно в уголке, там где сточная канавка, пах тленом и пластиковой бегонией, хихикал гаденько… -Таварисч, - тут начинаю я, - вы бы воздуся из грудей выдохнули, а то народ интересуется пройти мимо вас. А не у всех получается. -Ходи себе, - отвечает мусчина-корень и глаз хищно щурит, - я те не мешаю. Я из кармана рулеточку достал, тщательно измерил расстояние от дядиной величественной жопки до стен, потом ещё до пола и говорю предельно вежливо, бархатным баритоном: -Нет возможности пойти, рахатлукумец. Геометрия не позволяет. -Тварь, - тогда говорит дядя бысто. –Тварь и сволочь. Ненавижу. После чего решает ударить меня туда, где ему померещилось лицо. Что смешно, ибо к тому времени я уже стоял у него за спиной и давил своим красивым пальцем за его вялым ухом, используя кунгфуистический приём «Удар ноги бешенной цапли». Надо отметить, что приём сей жесток и бесчеловечен, применять его простым смертным не советую – взыскивают за это, - не здесь, правда, на той стороне, но всё равно – мороки потом не оберёшься объяснять. Тут дядю и скрутило. Тойсть совсем скрутило. Уткнулся он мордочкой в собственный пах и заголосил библейским тембром на древнетарабарском наречии – что-то о вселенской любви, взаимоуважении, всепрощении, озарении, снисхождении семи смертных благодатей и, в заключение, «пусти, гля, я больше не буду». Пустил я его, конечно. Пустил и простил. Тем более, что к тому времени и запах от него пошёл тяжёлый, медвежий. Ведь главное что? Главное – уметь прощать.
Вот например как надо составлять рекламный текст, дабы он привлёк хоть какое-то внимание: Медвежата Opudalos Morgana лучший подарок будущей жене олигарха или готовящейся стать телезвездой недополовозрелой барышне с заниженной талией! Розовые трусишки с привкусом земляники и апельсиновых анчоусов придают мишкам шарм и изысканность, полосатые носочки - эмность, чёрный бЭрЭтик - кагбэ готичность, а глаза-пуговки - общую блондинистость. Обратите внимание на ключик под хвостиком - это ноу-хау позаимствовано из нашей современной real life, то есть наши мишки бредут в ногу со временем!
А сегодня я хочу поговорить о вечном. О том, что у каждого половозрелого мусчины есть, очевидно, некое внутреннее деление женщин на определённые типы. У каждого своё, это понятно. (Сразу хочу оговорить свою нетолерантость вообще и аутентичность восприятия в частности). Привожу собственную очень примерную классификацию (некоторые термины будут понятны сами по себе, ну, а некоторые придёться пояснять отдельно, по запросу): женщина, леди, волшебная фемина, барышня, пейзанка, прекрасная пейзанка, распутная пейзанка, дитя окраин городских, баба, девочка, у которой буквально вчера умер от ихтиоза попугайчик и, по этому поводу, она третий год даёт кому попало, стерва, стервочка, существо, существо в цыпках, чувиха, чувишка, чувырло, практически принцесса, гопница с нехилым закосом под фею, кандидат технических наук, увлекающийся латиноамериканскими танцами, ресепшионистка и т.д. Сегодня мне, наконец, удалось вычленить и распознать новый (для меня (вернее, для этой моей классификации)) тип женщины. Он очень определёнен, имеет характерные устойчивые признаки. САМЫЦЯ. Без перевода на русский. Тойсть я и раньше наблюдал представительниц этого обширного типа, но они как-то ускользали от взора внутреннего классификатора – то ли за неактуальной малостью популяции, то ли из-за непопадания в сферу моего (прошу понять правильно) сексуального внимания. Теперь их стало гораздо больше. Подозреваю, что со всех просторов необъятной неньки потянулись в хлебный Киев эти по-своему непростые женщины. Теперь подробнее. А именно – чем же характеризуется этот типаж? Общей гипертрофированностью всех женских штучек. Грудь у самыци не меньше четёртого размера и с возрастом имеет тенденцию к прибыванию. Ноги длинны, но массивны, особенно в верхней части. Попа самую малость больше той, которая требуется для счастливой жизни. Косая сажень в плечах. Скульптурная, но небрежно пролепленная спина. Размер головы тоже несколько больше среднеженского, при этом щёки занимают непропорционально большую площадь. Самыци обладают своеобразной простоватой, но ёмкой сексуальностью – без заморочек, изысков и недолмолвок. Если вы смотрели клипы хип-хоп группок, то наверняка видели там калиброванных мулаток, креативно трясущих ягодицами – они как раз являются яркими носительницами этого вида сексуальности. Несмотря на в общем-то явную простоватость этого типажа, его представительницы имеют тягу к актуальным (на их непарижский взгляд) стрижкам, штанам и СУМАЧКАМ. Особенно поражает их универсальность. Они могут работать как маляршами на стройке, так и псевдосекретаршами в среднем паршивости офисе; они могут торговать селёдкой вразнос или украшать собой интерьеры топовых магазинов на Крещатике; они с лёгкостью спят с состоятельными дедушками за квартирку и, одновременно, за бутылкой попсового винца, проповедуют о морали, народной нравственности и девичьей гордости. Они как-то ЧРЕЗМЕРНО ИЗ НАРОДА. Желаю им всем простого женского счастья. Смущает только одно – они не умеют рожать европейцев.
Окна мастерской выходят во внутренний дворик, - в него, если захотеть, может попасть любой, ворот там нет. А во внутреннем дворике стоит строеньице, крашенное в дивный розовато-абрикосовый цвет и одна стена этого строения после обеда шикарно, под каким-то очень правильным углом, освещается солнцем. И некая банда фотографов про эту роскошь прознала. И стала водить туда моделей для эротической съёмки. Бывают же такие безнравственные фотографы и не менее безнравственные легкомысленные модели с бесконечными ногами и кукольными лицами, э... А переодеваются для и во время съёмки эти модели за дальним углом, подальше от глаз. Так они думают, потому что из окна моей мастерской как раз всё прекрасно видно. И вот сидим мы с программистом, историком и змееловом водку пьянствуем и разговариваем о своём, недевичьем; програмёр как раз камеру принёс, фильтрами хвастается, змеелов новым фотоаппаратом "Никон" с эрегированным объективом - ну и, дабы сделать пробный кадр, подходят эти пьяные господа к окну... И нарываются. То есть на безобразный разгар этой фотографической визуальной оргии - два фотографировальщика с постными ряхами щёлкают камерами, лениво передвигая барышень с места на место и придавая им разнообразные поучительные и занимательные позы, ещё две красотки переодеваются за углом, розоватая стена, тишина, словом, сплошной послеобеденные сон фавна... А через семь (7) минут нам всем как-то сделалось невыносимо скучно. Реально скучно. То есть стало понятно, что для людей это частая и обрыдлая работа, в которой ни романтики, ни секса, ни эротики, ничего человеческого, а только выдержка, правильное освещение, минималистическая шмотка и цифры под веками... И мы сели пить водку дальше.
Вот ещё какое соображение посетило меня сегодня в метро (это прямо как в древнеяпонской поэзии - танка считалась таковой только при обязательном указании места и времени написания), - метро, половина восьмого: А ведь зло, подумалось, иногда рядится в личины чего-угодно, но не зла. Иногда оно выглядит слабостью, иногда - мудростью... Иногда оно очень обаятельно - и тем втройне опасно. Была у меня знакомая барышня. Как считали все мужеского полу особи - крайне хрупкая и психологически изысканная, волшебная, словом... Ессно, куча поклонников, бесконечная борьба за благосклонность, цветы, походы в концерты и прочая такая любовная атрибутика... Потом внезапно очередной кавалер прозревал и выдавал примерно такой текст: "Господа, засада! Полная фигня, господа! Это существо (sic!) крайне непорядочно! У неё есть помимо меня ещё пять сексуальных партнёров, причём один - грузчик из овощного магазина, второй - торговец хурмой с Владимирского, третий - просто за деньги... Кстати, господа, деньги она тоже ворует, я ловил её за руку, но и тут она преподносила это таким образом, что я считал это честью для себя. Ещё она патологическая лгунья... Ещё она колотится в злобных истериках каждый раз, когда ловишь её на вранье или на воровстве..." Это никого не впечатляло. Никто страдальцу не верил. Как могла эта утончённая и изысканная леди быть такой, вышеописанной? Таникада. Кавалер менялся и всё повторялось в срок и по распорядку. Я даже сомневался некоторое время в умственных способностях её кавалеров. Подозревал даже, что она специально подбирает таких, кагбэ умственно ущербных, психологически ненаблюдательных, - но нет, нормальные были пацаны и мусчины. Имитация - это искусство. Не поддавайтесь чарам имитаторов, господа.
Шёл сегодня к метро, - морозно, солнечно, в ногах благодать, потому как ботинки у меня тёплые и актуальные, а тут у входа в метро барышня стоит. Такая рыженькая, из мелких, с тонкими ножками и пунцовыми губами. Страшная как смертный грех - носик тонкий, но крючковатый, глаза маленькие, блестящие, но у самой переносицы, черты лица мелкие, а жажда жизни в озёрах души - большая, неутоляемая... Лапсердачок на ней приталенный, в болотных разводах, ногтики чёрным крашены, тонкие губы в помаде с блёстками, в ноздре диамант пылает... То есть понятно, какое на меня впечатление человечек произвёл. Убийственное. И курит прекрасная фемина длинную розовую сигарету. Мороз - градусов пятнадцать. И вот это бедное дитя на тонких, но жизнеутверждающих ногах курит на морозе, - сигарета шкварчит и гаснет, дым получается какой-то жиденький, скуповатый, несерьёзный, пахнущий горелыми тормозами, - в противоположной руке у неё пластиковый стаканчик с гадким уличным кофе, впариваемый прохожим из таких специальных машинок, у которых на боку, если присмотреться, есть надпись "Пойло для быдла", - словом, полный набор красивой городской жизни, специально адаптированный для приезжих и носящий брендовое название "А вот спешу я в офис, вся крутая и невъебенная..." И вот подхожу я ближе... Всплакнулось сразу... У барышни под носом сопелька замёрзшая... На морозе глазыньки слезились - так тушь потекла чёрным поточком по впалой щёчке... Коленка об коленку стучит с биллиардным звуком... Пальчики синюшно-алые, как куриная лапка, столбик пепла к огоньку примёрз, сигаретка - к пальчикам , а скоро фильтр... Ну, тойсть, стремление к красоте момента всю прочую красоту срубило на корню. Братья, а особенно сёстры, берегите себя! Помните о вечном. Ехал сегодня в метро как обычно сонный, на людей практически не смотрел - нет в том смысла, всё равно видишь их первый и последний раз; а возле меня дядечка пристроился, из породистых, - в буржуйско-купеческой дублёнке, в модерновой шапчонке "а-ля-парагвай", с бородавкой у носа и значительным выражением на пожёванном временем лице. Эдакий среднестатистический взомнивший о себе стареющий юноша. Тут каждый третий в этой возрастной категории такой. Кроме меня. Я ещё величественнее. Ну и вот - держит дядечка перед собой то ли айподик, то ли какойнить другой гаджетик с закосом под айподик и ловко таг, тыча перстом в монитор, текст набирает. Потом задумается на долю малую, губы пожуёт, лоб напружит - и опять строчит. Может эсэмэску любимой дарлингше. Может нотатки к диссеру. Или умные мысли записывает (есть же такие интересные люди). Но, полагаю, всё же эсэмэску, ибо в какой-то момент дядечка вскинулся, прижал айподик к сердцу, задрожал головой и заплакал. Скупо, по-мужски, обильными слезами. То есть - вот он едет в метро, пытается решить вопросы, а его жизнь харчит. Так что не в айподиках счастье, подумалось, а в том, что и кому ты на них пишешь. Пишите правильно.
А никто не читал сказок сестёр Мрась? Это очень стильные готические сказки. Самая известная - про девочку, которая плакала мёдом, поэтому её все облизывали, предварительно чем-нибудь расстроив или напугав... ...или сказка про то, как простой водитель грузовичка с тутти-фрутти и забавной рожицей Чебурашки, оттрафареченной на боку, побеждал на всех гонках формулы 1, а потом, когда фургончик перевернулся как-то по невнимательности простодушного водителя , то под капотом обнаружился красный запыханный бес, обдолбанный амфетаминами. На бесе была майка с надписью "С кока-кола веселей" и почему-то златая цепь, на которой болтался не вполне живой учёный кот... Или вот та философическая сказка про девочку, у которой не было ножек и добрый, но очень умелый дядя-доктор пришил ей гусеницы от трактора МТ-28, после чего девочка принялась весело разъезжать по улицам, дудеть в такую маленькую дудочку и немножко переезжать прохожих. Потому, что у них ножки были, а у неё нет – обидно крохе было до слёз за свою такую особенную жизнь. И вот, когда в городке уже почти никого и не осталось, появился вдруг на центральной улице некий мальчик с отчётливым закосом под Клинта Иствуда и с большой бронебойной берданкой у пояса. Сначала он разнёс шашлычную, в которой его обсчитали, потом публичный дом, в котором его тоже обсчитали, а потом, почему-то, школу. Тут-то на него и наехала крошка-маношка. Но мальчишка не расстерялся и буквально всего семнадцатью выстрелами пояснил заблуждающейся девочке правила хорошего тона, смысл жизни и кто она на самом деле. После чего какой-то другой доктор пришил девочке вместо головы башню от танка КВ-17 и историйка пошла по второму кругу. Это готика. Стиль, слегка окрашенный в мрачноватые и сдержанные тона.
Такая идея (не, ну я понимаю всю её кагбэ хоррорную абсурдность, но всё же): допустим, что человек лет в 18 проходит полное медцинское обследование (в том числе генетическое и проч.) и врачи выдают ему справку с гербовой печатью и прочими водяными знаками, где говориться, какой потенциал имеет его жизнь, т.е. грубо говоря, сколько он должен прожить, сколько жизни в него заложено природой. Ну, есно, если он не будет курить, пить и заниматься прочими всем нам известными глупостями. И вот после его естественной кончины дети усопшего приходят к ГОСУДАРСТВУ и с документом в руках говорят: -Итить твою мать, дядя-государство, вот тут сказано, что папашка мой должен был прожить девяносто четыре года, а он преставился в аккурат через три дня после выхода на пенсию, на которую он отчислял, кстати говоря, с семилетнего возраста, с того самого события, когда продал за двадцать копеек и фантик от жвачки соседской девчонке своего плюшевого мишку, из которого вырос. Чо за хрень, государство? Ты чё намутило? Карочи, ты попало на бабло. Твои проблемы - то ли ты с экологией где-то ошиблось и химзаводик не по розе ветров возле жилмассива притулило, то ли с медицинкой у тебя полная жопа, то ли общий психологический фон в стране канцерогенен. Не колышет, государство. Ты нам должно. И взять по закону такую сумму, чтобы през этого государства до конца жизни на окружной минетом зарабатывал, дабы рассчитаться. Это будет зебестово.
Многие "гости столицы" очень удивляются, когда узнают, что я не видел Днепр, допустим, целый год. Или лет пять не был в Лавре. Или по Крещатику хожу только в случае крайней надобности, когда его уже не обойти. Им кажется, что это так интересно, насущно и забавно, что все киевляне только этим и должны заниматься. А если я живу, работаю и имею интересы только на правом берегу и ехать на левый не имею никакой потребности, так что посмотреть на речечку местного разлива не могу даже из окна вагона метро? Ну, не буду же я в трезвом уме местись в ту сторону, дабы осчастливить свои глаза видом бурой водицы, по которой шныряют нескромные яхты и катера народных любимцев-олигархов и детей ифних олигофренов. На фоне прекрасного раЁна Троещины. Или тот же Крещатик, который давно превратился в место тусни приезжих гопников, их девиц, фотографов с измородованными обезъянками и блискучих шопиков с капроновой снедью, капроновым шмотьём и целлулоидными "продавчынями". Оно мне надо, смотреть на изнанку этой ношенной шлюшкой шмотки, коей стала типо центральная улица центрального городка? Или Лавра, где, да, красиво, где, да, был когда-то дух, а теперь только всё тот же капрон, только с запахом ладана и свежего бетона да толпы таких толстеньких и румяненьких бурсачков, которые учатся там на окормителей стада, пастырей духа и церковных чиновников. А цветочки нюхать я могу и в другом месте. И, вообще, я не хожу с мэром и президентом в одни места. Мне там неинтерсно.
Одна моя знакомая, а звали её Зоя, жила в полуподвальном помещении на улице тоже почему-то Полуподвальной и работала испольнительницей музыкальных произведений в кафе "Василёк", что в Гидропарке. Собственно говоря "Василёк" де-факто являлся притоном и настоящая жизнь заведения проистекала ниже уровня земли, то есть в подвале, где находились игровые столы, сауна, курильня опиума и аквариум с пресноводными русалками (пресноводные более развратны и более просты в содержании и разведении). А Зоя бацала свои полечки и пасадобли в цокольной, так сказать, части этой юдоли разврата и порока. Курить же и выпивать положенные двести пятдесят парнусных ходила в подземелья. Так что про агапэ она знала анфас, в профиль и с изнанки. Словом, там было много метаний, тяжёлых полунощных размышлений, ошибок, работы над ошибками, разочарований и очарований. В конце концов Зоя приняла, как свою единственную, древнеиспанскую концепцию любви. Которая, как известно, признаёт только один вид любви - любовь к Богу. Всё остальное объявляется совершенно другими чувствами. И в этом есть определённый резон. И как-то осенью, когда в городе стало особенно стыло, сумрачно, заиндевело и даже как бы призрачно, обратил на неё внимание один мутный типчик из скоробогатеньких: держал он на Подоле швейномоторное производство, шляпную мастерскую и салон мобильной связи. Поговаривали, что на самом деле он крышевал милицейские участки и даже отдел по незаконному обороту наркотиков, с чего и имел свою кровавую копейку. То есть сидел он, горестно подперев нехудую голову пухлым кулаком, в этом самом кабаке за рюмкой шартреза, слушал исполняемую Зоей мазурку Изольда Пшебышевского и внезапно ЗАПАЛ на неё. До скрежета зубовного. Так и сказал: "Хочу тебя облагодетельствовать до скрежета зубовного. Только секс не предлагай, хорошо?" Зоя немножко даже упала со стула и сбилась с тональности, но как-то там взяла себя в руки и поинтересовалась лукаво таг, отчего же не предлагать? Или бедро её не круто, иди ноги недостаточно ногасты, ланиты не свекольны, перси не персовы, а уста не сахарны? "Нет, - ответил дядька. - Просто я больше НЕ ВЕРЮ В СЕКС". Тут Зоя поняла, что пора менять работу. Теперь она продаёт свечи при какой-то церкви.
Он числился лосем. На Верхнем Валу его знали многие – он жил во флигельке дома номер 12, вход через подворотню; там же он и работал – одно время чинил обувь, потом (период был сложным, как известно) набивал на майки скабрёзные надписи, - далее в хронологическом порядке – матросил на буксире-каботажнике, возил из Канева коноплю, а в Канев – штаны, расписанные лично Дж. Версасе; вышибальствовал в ганделыке «Монмартр», маячил на речном маяке, альфонсничал с пожилыми, но богатыми, лечился, пил, лечился… Затем как-то внезапно он сделался журналистом и начал сотрудничать с аналитическим порталом «Носитель Истины. Голос Квебека для неньки», где еженедельно раздражался статьёй на какую-нибудь животреперщущую тему, вроде «Дело Лозинского. Эфиопский след». Он знал всё. То есть всё на свете. Обо всём. Не то, чтобы он владел информацией или разбирался в вопросе, - тут как раз нет, не владел, не разбирался, - он просто судил обо всём. Обо всём имел своё аутентичное, ёмкое и окончательное мнение. А так как голос у него был такой… какбы протестостероненный, повадка солидна и жесты скупы и величественны, то окружающим, особенно женскому полу, было проще соглашаться с его мнением, чем спорить и доказывать что-то своё. Вот, например, он как-то раз при мне втирал одному депутату районного совета что-то о непростой ситуации в Верхней Вольте: - Там же аборигенное население – мгамбы, а мгамбы, как известно сплошь радикальные англо-вассалобы. Они не простят Америке ситуацию шестьдесят восьмого года, когда малый противолодочный крейсер «Айова» огнём бризантных пушек попросту смёл с лица Земли столицу страны, трижды орденоносный город Мбубвилль. В свете этого нам надо бы пересмотреть позицию партии «Вселенские регионы» на политикообразующее ценообразование на наши энергозаполнители и трансформаторные трансферы… И ещё пятнадцать минут такой же ереси. Произносимой с надутыми щеками, как бы с ленцой. Депутат потом плакал и пил три недели. Он завидовал. Он так не мог. Лося звали Абыгдей Тудасюдакович. Он иногда захаживал в полуподпольный кафешантан «Лазурёвая бочка», где я тогда служил управляющим винным полупогребом, дабы от стойки бара мудрым взглядом поблуждать по ногам официантки Елеоноры, бесконечным, лакированным, каким-то правильным и выпить рюмку дешёвого коньяка «Пшюстов». Именно тогда он и вошёл в жёсткий клинч с другой завсегдатайшей заведения - талантливейшей актрисой Малого Левобережного Театра Большой Драмки Викторией Леопольдовной Гамаюновой. - Вы замужем? – для начала прямо спросил он и почему-то скосил глаза. -А то что? – тут же резонно парировала Виктория. -А то я могу, - серьёзно заметил Абыгдей. -Дядя, - ответила на это барышня, - мир раскинулся у твоих рахитичных ног во все стороны. Сотни дорог расходятся отсюда в разных направлениях этой необъятной вселенной. Выбери себе одну и иди нахрен до упора. Виктория Леопольдовна после второй всегда выражалась длинно и цветасто. Творческая натура, тут ничего не попишешь. Абыгдея посылали часто и охотно, но так сразу и подробно – никогда. На это он и попался. В те смутные времена барышня Виктория Леопольдовна пыталась со мной дружить и «поддерживать хорошие отношения», - так, кажется, это называется. Всегда полезно дружить с держателем небольшого собрания лучшей мировой выпивки. То есть она за рюмкой коньяка, навалившись на стол и глядя как бы в бесконечность, которая, очевидно, начиналась сразу за моей головой, вертя меж полупрозрачными пальцами расписную сигарету, любила поведать о своей непростой «художнической жизни на поприще искусства в этом капище разврата, в этом высокогорном гнездилище адюльтеров, среди этих закоренелых капрофагов и некрофилов в седьмом поколении…» Поясню кратенько: «художнической жизнью» она называла своё пребывание в театре; «поприщем искусства» - события, там происходящие; «капищем разврата» - капище разврата, «капрофогами» и «некрофилами» - уважаемых артистов из заслуженных семейств, которые таки да, застряли где-то между шестьдесят третьим и семьдесят пятым годами, причём случилось это под виртуальной Полтавой, которая, как известно, является столицей театрального искусства. Ну, а «дружба» в понимании Виктории, предполагала и делёж сокровенным в том числе, поэтому я невольно был осведомлён обо всём произошедшем позднее. В их первый вечер связно говорил только Абыгдей, Виктория же только пила, курила и иногда посылала его самым тривиальным образом. Через два дня они сошлись снова, - ну, не лёд и пламень, но наледь и светодиод; в тот день прямо в помещении «поприща искусства» лучшая подруга Виктории увела у неё лучшего друга, жизнь дала трещину и тэдэ, поэтому барышне срочно нужно было излиться, а тут Абыгдей, а тут бархатный баритонистый голос, уютный запах нафталина от подкладных плеч, лихо фальсифицированный коньяк и метель за окошком, ловко изображённая вселенским декоратором… Теперь говорила только Виктория, обрывая все попытки Абыгдея вклиниться отрывистым «молчать!» и «заткнись!»
Я очень нервный. Очень. Не, ну а как? То некая загадочная барышня, прекрасная фемина, дитя окраин городских, меня попрекать вздумала, что я слабо разбираюсь в островной географии - как будто лично ей есть какое-то дело до этого, будто лично я своей тележкой с мороженным ей дорогу перешёл (и всё попрёки, всё укоры - пишу, де, я длинно, витиевато; а как иначе? вот как прёт, так и пишу) ; то ещё более загадочный персонаж, полусумрачный гасподин Морро - то нет его вроде, а то как голову из кустов высунет, как скажет что-то, словно в воду пукнет - и опять нет его... Как тут не разнервничаться? И все так по делу гутарят, с такими откровениями, что мне как-то и неудобно становится, плАчу я по вечерам, с семи до полдевятого... А то окрики из тумана - "стоять, лежать, придурок!" - тут уж кто хошь в сторону дома скорби поползёт. Раздражаю я многих. И знаю почему. Так умище же не спрячешь... Сейчас в социальном фаворе господа с закосом под гопников - речь горяча и несвязна, прищур хищен, в голове семнадцать первых страниц из Ницше и Ясперса горят путеводной звездой (некоторые ещё любят цитатами из Попухоль-Вуха сыпать или там из кодекса Хамураппи); и барышни у них им под стать - дерзки, холёны, мэрикеями смазаны всюду - такая за социально близкого любому горло блендамедным зубом порвёт. Как с ними спорить, как диспутировать? Чуть что не так - так сразу и неправильное происхождение вспомнят, и неканонический прикус и мандат спросят на право управления собственными ногами, - и разговариваю я, мол, витиевато, не по-нашему и поэтому "Какого чёрта, ты хто такой?" Та нихто, успокойся. Сложно всё это. Лучше быть нервным.
Валентинович мы. Спасибо. А особенно спасибо хору цыганских мальчиков. Я и сам когда-то пел и плясал в хоре цыганских мальчуганов. Ещё у меня был такой жЫвой плющевый мишка Тимофей Потапыч, который всех плющил и щемил. Его потом угнали молдоване и ездили на нём на путИну за камбалой и лососями, - я в это время уже жил на слишком крайнем Севере, под сороковой паралелью и семидесятой перпендикулярью, морошковал, мышковал и дурковал, до тех пор, пока не приехал на всех парах малый американский рыбоводческий траулер ТР-18 со стекляными бусами и красными тряпочками и местные скотоводы не выменяли меня на эти прекрасности. Так я очутился в Лос-Ангелюсе с тремя рублями монгольских денег и пошёл служить ямщиком в тамошнюю ямщицкую компанию - выдали мне жёлтый чекер (что-то типа омнибуса, только на гусеничном ходу) и велели развозить состоятельных господ и госпож по саунам, даунам и таунам. Так прошло семнадцать долгих лет и ещё пять коротких. Выкупила меня международная благотворительная организация "За свободу, равенство и небритые подмышки" - за связку бананов, мешок молотого кофе и обещание ускорить приход мессии и вообще приход; таким образом очнулся я уже на киевском главпочтамте, на голове у меня был колпачок с бубенчиком на конце, в руках тарелочка с пончиками и горкой сахарной пудры, а на груди висела табличка "Чтёж стихов и стишат. Цены договорные, нескромные". Потом ещё я работал в доме терпимости престарелых малюток, что на Малой Полуподвальной, вход со двора; бацал полечку на прогулочном катере "Повелитель тайфунов" на Чёрторые; разбавлял молоко на городском молокозаводе №2; тапёрничал в притонах, выступал в боях без правил, ума, чести и совести; - и вот я здесь. Всем привет.
