Знаю на Подоле одну подворотенку

Вот осень началась, что очень важно, да; только говорить об этом нет никакого смысла, потому как начинается она каждый год, причём в одно и то же время. За этим, конечно, что-то следует, стилевые или бытовые изменённости, но это зависит скорее от температуры, а не от гусей крикливого каравана или там от ощущения увядания природы.
Знаю я на Подоле одну подворотню – если пройти её, миновав мусорные баки и мумифицированный труп кошки между ними, то можно оказаться в небольшом дворике, вымощенном истёртым жёлтым кирпичом – в одном углу торчит измождённая липа, в другом догнивает двухметрового диаметра катушка от кабеля – перекособоченная, дублённая ветрами, иногда она напоминает останки троянского коня какой-то локальной, слишком местной войны. Посередине пасутся жирные равнодушные голуби.
Такое место действия, товарищ. Такова декорация, хороший господин – а ты ведь хороший господин? – такова действительность.
На первом этаже обитает прелестная барышня Анжелик; что с того что, скорее всего, это не настоящее её имя? Она носит лакированную сумочку вороной масти, она носит в ушах почти настоящие брильянты, она всегда очаровательно и только чуточку пьяна. Если попросить у неё сигарету, то она начинает смотреть пристально и как-то мимо, затем долго роется в недрах вышеупомянутой кошёлки и протягивает, наконец, раскрытую пачку каких-нибудь нескромных и пустячных сигареток, из тех, которые любят курить недосовершеннолетние барышни на крыльце своего первого в жизни офиса, - на ней изображены извивистые цветочки. Надо извлечь сигаретку, шумно понюхать и покивать: «Ай, благодарствуйте, барышня, ах, прелесть что такое…»
На третьем проживает Вахтанг Якобидзе, потомственный грузинский, естественно, князь. Он частенько курит на своём балконе, туша окурки в ржавенькой консервной банке, куда, заодно, и плюёт. Во время поглощения табачных дымов князь отрешённо смотрит прямо перед собой и иногда переводит взгяд на небо, – в этом случае он слегка покачивает ладонью правой руки, как бы спрашивая – ну и...? Терпение, - должно быть отвечает небо, - ждите, товарисч, придёт и ваш черёд.
Облачён он почти всегда в бордовый халат, который, полагаю, числится парчовым, - если есть где-нибудь на дверце гардероба краткая опись хранящегося в нём барахла, то напротив халата значится – парчовый, бордо, снят лично г-ном Якобидзе с трупа Шемаханской царицы после её подзадержавшейся кончины, справка верховного евнуха, генерального постельничего и унтер-камердинера прилагается.
Якобидзе кудряв, небрит и попросту волосат. На балконе у него так же неприкаянно, как, должно быть, и на душе – он не торгует на рынке мандаринами и не кричит вслед длинноногим красоткам «Эцх!», он далёк от криминала и старается не вести себя как заскорузлообматеревший мачо в седьмом поколении.
Если поднять голову горе и повосклицать: «А не угостишь ли меня коньяком, князюшка? Исполать тебе, хрен горбоносый, понаехало вас тут!», то Вахтанг встрепенётся, приосанится и покажет рукой – щас, щас, красавчик, угостить коньяком страждущего – не последнее дело на планете Земля. Он скрывается в недрах апартаментов, чтобы спустя малое время появиться с плетённой корзиночкой в руках. Приговаривая что-то неразборчивое и отечески-ласковое он приспосабливает к корзиночке бечёвку, опускает внутрь картонку, тщательно выравнивает её и водружает сверху рюмку зелёного стекла. И только потом наполняет рюмку просимой влагой и архиосторожно начинает опускать вниз. Я хочу повторить – архиосторожно.
Такой это человек.
Коньяк у него всегда хороший. Ни разу не было случая, чтобы он подсунул мне какую-то гадость.
Коньяк надо принять так же аккуратно, не торопясь – зачем торопиться, да? - поднять рюмку и изучить содержимое на просвет, затем понюхать и слегка прикрыть глаза – мы же понимаем в коньяках, нет? – и только потом выпить. Неспеша.
- Да, - надо сказать, ставя рюмку обратно в корзинку, - хороший. Действительно хороший. Благодарю, состоятельный господин. А не произрастают ли в твоих прекрасных далёках солёные огурцы?
В этом месте Вахтанг начинает гортанно ругатся на неясном мне диалекте, размешивать руками воздух и вновь удаляется в недра обиталища. Через некоторое время из балконной двери вылетает плитка шоколада в расфуфыренной обёртке и шмякается к моим ногам.
- Жри! – кричит состоятельный господин, вновь возникая на балконе, - что ты собираешься закусывать? Коньяк? Плебей, хам, не эстет! Не стой там больше, иди по своим делам, иди в ганделык…
Последнее слово он произносит таким образом, что становится понятно – «ганделык» - это гораздо хуже чем предбанник общественного туалета в третьеразрядном кабаке какого-нибудь Порт-Саида, что это – дно самой глубокой пропасти куда только может упасть истинный пониматель элитных горячительных субстанций. Или даже обратная сторона дна.
На четвёртом обитает Анастасия. Образ её жизни загадочен и вызывающ. Дома она бывает крайне несистематично и мимолётно, в одежде придерживается богемно-бордельного стиля, что и не удивительно, ибо на хлеб насущный барышня снискивает песнопениями в кабаке «Нахтигаль», который разместился на пригламуренной барже, пришвартованной к причальной стенке на набережной.
Ансастасия тоже любит курить на балконе, облокотившись острыми точеными локотками об трухлявенькие перильца и выставив коленку меж прутьями.
Иногда она музицирует и поёт странные песни, сплошь пронизанные кокаинными эмоциями и неестественной химической тоской – так, во всяком случае мне слышится снизу. Вкупе с Вахтанговским коньяком это вызывает диковатые ощущения – мне кажется тогда, что мир мал, сумрачен, что за стенами ближайших домов бродят добрые, мягкие и молчаливые люди, почему-то с мешками, одетые нездешнее, что пространство обрывается сразу за окружной - внизу плещутся лиловые сумерки и гудит трансформатор.
Не удивлюсь, если когда-нибудь окажется, что именно таким образом дела и обстоят. За окружной вообще много чудес.
Такие дела, товарисч.
Ах, да, вот ещё что – за лавочкой, на которой я обычно размещаюсь, имеется небольшой такой тупичок, уютная загогулина, - в ней приютился жестяной домишко, полутораспальная будка, в которой слесарят Гоша и Антоша, бывшие потомственные интеллигенты.