Столько насилия, сколько вы сможете проглотить

полный текст
выдержки:
Уровень насилия вообще, в целом, что бы это ни означало, в России чрезвычайно высок. В частности, показатель молодежной смертности от насильственных причин (учитывается только interpersonal violence) самый высокий в Европе: в возрастной группе 10–29 лет он составляет 15,85 на 100 тысяч человек.

Однако вот тут начинаются разного рода сложности. Во-первых, это, конечно, запрос на насилие вчуже, всегда направленное не на запрашивающего, а на других. Граждане РФ мало чем готовы пожертвовать из собственных реальных свобод ради обеспечения чаемого порядка. Другое дело, что свобода выражения, к примеру, не представляется обществу такой уж ценностью, — но как только дело доходит до свобод более прагматического толка, ситуация меняется довольно быстро. Во-вторых, субъект, к которому этот запрос обращен, выполнить его не хочет — или не может, — и это вызывает желание осуществить такое насилие самостоятельно, — пусть даже не в отношении тех, на кого оно, это желание, изначально обращено. Да и сам факт существования этого самого субъекта, которому следует предъявлять запрос, не так очевиден, как кажется. Об этом, собственно говоря, и пойдет речь.

Результатом этого процесса оказывается то, что властный центр приобретает все более символическое, хрупкое значение. По сути, он остается властным центром до тех пор, пока факторы, которым было делегировано право на насилие, согласны считать его таковым — или до тех пор, пока он худо-бедно справляется с арбитражем. С другой стороны, количество насилия постоянно растет, поскольку процесс передачи полномочий довольно быстро принимает неуправляемый характер, — что мы, собственно, сегодня и наблюдаем.

Все это, оказываясь постоянным фоном жизни, лишает людей ощущения безопасности, порождает восприятие структур, маркируемых как «государственные» или «властные», в качестве «Чужого» — не потому, что насилие обязательно исходит от них, но потому, что уже не совсем понятно, в каких отношениях находятся гопник в подъезде с милиционером на улице. Первый отнимает телефон и бьет сразу, а второй сначала проверяет документы — велика ли разница? Правительство же, пытаясь канализировать запрос на насилие посредством пропаганды, только усугубляет дело: можно врать все время некоторым людям и всем людям — некоторое время, но нельзя врать всем постоянно. Общество оказывается поставленным в ситуацию не просто перманентной и неопределенной, но и тотальной угрозы: опасность исходит и от милиционеров, и от бандитов, и от прокуратуры, и от рейдеров (непосредственный опыт), и от «наркоманов», и от «педофилов», и от «западных разведок», и от «Саакашвили», и от «экстремистов» (пропаганда), и один бог знает от кого еще. Насилия можно ждать отовсюду, все опасны, кроме членов семьи или людей, входящих в самый близкий круг социальных контактов. В пределе, когда «нервы не выдерживают», реакция на такое положение вещей дает войну всех против всех. Эта же ситуация неопределенности и ощущения эскалации насилия тесно связана с неспособностью к самоорганизации и коллективному действию. Итогом торговли насилием неизбежно оказывается, таким образом, рост производства хаоса.

Ситуация вполне подходит и для Украины.
Как мы относимся к насилию?
Готовы ли мы пожервовать чем-то личным во имя закона?
Какова вероятность восстановления доверия к власти?