Рафал Земкевич Реальная политика – то есть какая? Сохранение суверенности вышло из сферы нашей досягаемости. Мы должны целиком оказаться в одной из зон влияния, поэтому следует задать себе вопрос: Россия или Германия? То, что США разорвали договоры, касающиеся размещения в Центральной Европе элементов ПРО, не есть событие само по себе. Это событие символическое в контексте тех перемен, которые с некоторых пор совершаются в геополитике. Дело, главным образом, не в самом решении Вашингтона – может быть, ПРО, состоящая из передвижных ракетных установок, действительно, будет более эффективна – а в том, как обошлись с союзниками. Если Америка выбирает именно 17 сентября, день нашей национальной трагедии, чтобы дать Кремлю очень сильный сигнал о том, что хорошие отношения с Россией для неё куда важнее, нежели суверенность народов Центральной Европы, а через несколько дней после этого призывает членов НАТО, то есть и нас в том числе, увеличить военное присутствие в Афганистане, то трудно не подозревать нынешнюю администрацию в полном дилетантизме, если не сказать – в отсутствии здравого смысла. Но это нисколько не утешает; намерен ли Вашингтон возложить нас на алтарь дружбы с Россией вследствие политических расчётов или «только» потому, что там правят невежды, не понимающие даже своих отдалённых интересов, для нас это проблема второстепенная. Хор, успокаивающий, убеждающий нас, что «ничего не случилось», пускает в ход аргумент, что решение Обамы не должно было никого застать врасплох, ведь он же предупреждал о радикальных переменах во внешней политике ещё в ходе избирательной кампании. Это правда, но что же из этого следует? Что мы имеем дело не с единичной фанаберией, но с принципиальным переориентированием американских приоритетов? Тем хуже для Польши. Трудно понять, как это получается, что политика величайшей в мире державы так сильно заражена по-детски наивным идеализмом, - но это факт, Америка – единственная страна, которая способна в таком масштабе руководствоваться несбыточными мечтаниями. Пустой мечтой – рождённой традиционной наивностью республиканцев – было убеждение президента Буша, что решением проблемы Ближнего Востока станет проведение в Ираке свободных выборов, вследствие чего само по себе образуется там государство западного типа, из которого либеральная демократия распространится на весь регион. И пустым мечтанием, сильно укоренившимся, в свою очередь, в традиционной наивности демократов, является убеждение Обамы, что с каждым можно договориться, лишь бы только сначала продемонстрировать ему соответственно выраженную добрую волю и приветливость. Так же, как и его предшественники по этой вере – Клинтон, Картер или Рузвельт, – нынешний президент США не способен понять, что менталитет российской элиты (как и китайской) заставляет воспринимать доброжелательные жесты противника как проявление слабости, то есть сигнал именно к обострению отношений, умножения и радикализации требований, по принципу «погладь его – он тебя пнёт, пни его – он тебя погладит». Так что из предложенных «перезагрузок» ничего хорошего не выйдет. Наша проблема состоит в том, что их дурные последствия мы почувствуем гораздо раньше и сильнее, нежели сами американцы. ВЕНСКИЙ КОНГРЕСС – РЕАКТИВАЦИЯ Традиционная наивность демократов накладывается, однако, на процессы глубинные, отвлекающие внимание мировой супердержавы от Европы. Так что даже если бы и произошли скорые перемены в вашингтонской элите, сомнительно возвращение Вашингтона к жёсткой политике. Америка ослаблена неудачной войной в Ираке и результатами того, что лопнул спекулятивный пузырь, который десятилетиями надувала далеко идущая правительственная интервенция на рынок кредитов. Главным вызовом для каждого лидера США становится Китай, южная и центральная Азия. Так что желание уйти из Европы и с Ближнего Востока становится очевидным. Российская политика идёт навстречу этим ожиданиям. В сущности, с момента прихода к власти Владимира Путина она оказалась куда более дальновидной, нежели мы могли подозревать в наихудших кошмарных снах. Сутью путинской политики стал отказ от пустых мечтаний играть роль мировой державы. Конечно, тоска русских по этой роли всё ещё используется в правительственной пропаганде, но реальные действия рассчитаны на совершенно другой уровень: Россия станет играть роль дружественной региональной державы взамен за признание её зоны влияния. США и другие демократические государства изо всех сил открещиваются от ведения политики в категориях «зон влияния», считая такое мышление пережитком, опасным анахронизмом, возвращающим мировую политику к тем ошибкам, которые приводили к крупным вооружённым конфликтам. Но на практике они не могут избежать молчаливого признания «зон влияния», доказательством чего в случае с Россией может служить хотя бы поведение Запада по отношению к Грузии. Так что торговля идёт, а позиция России усиливается, потому что она выкладывает на стол не только контроль над Средней Азией, без которого тот регион мог бы стать более богатой базой для исламского фундаментализма, чем Афганистан, но также и предложение пацификации Ирана, что излечило бы самую большую головную боль Вашингтона, каковой для любого тамошнего лидера является Ближний Восток. Но картина примирения с Россией соблазнительна также и в связи с Европой. Единственной целью серьёзного американского присутствия в Европе было сдерживание советской экспансии. Если Россия убедит Вашингтон, что её экспансия не угрожает американским интересам и что она способна создать стабильные мирные отношения с европейскими государствами, которые также всё явственнее не желают у себя присутствия США, то с чего бы американцам упираться? Только из-за того, что государства Центральной Европы привыкли видеть в них гаранта своей независимости? Проявлением дальновидности Путина было принятие принципа, что расширение НАТО и ЕС не предопределяют раз и навсегда выход Центральной Европы из российской зоны влияния. В недавнем интервью «Факту» обычно дружественно к нам настроенный Рон Асмус открыто признал, что безосновательной была американская вера (у нас сделавшаяся государственной религией) в то, что Москва признает эти факты окончательными и бесповоротными. Между тем Москва предположила, что обе эти организации будут подвергаться постепенной эрозии, и решила действовать так, чтобы новые члены были в них выпихнуты на обочину, а в отдалённой перспективе – их можно будет легко вылущить. Элементом этой игры является железный принцип – не разговаривать ни с общими ЕС-овскими структурами, ни непосредственно с лидерами малых стран, но все важные дела улаживать поверх голов новых государств-членов с «ЕС-овскими державами», ясно давая им понять, что только «великие народы» (пользуясь риторикой Путина из речи на Вестерплатте) являются достойными партнёрами друг для друга, и что именно на их договорённостях должен основываться порядок в Европе. Это ни более, ни менее как предложение вернуться к традиционному «концерту держав». Модным нынче языком можно бы сказать: «Венский конгресс – реактивация». НЕМЦЫ ОТВОЁВЫВАЮТ ЕВРОПУ Охочих до такой игры партнёров Кремль нашёл в Париже и Берлине (а также в Риме, но путинофилия в версии Берлускони имеет характер, скорее, опереточный, и мы можем на ней не останавливаться). Особенно чревато для нас это второе сближение. Это не проблема, как мы пытались утешаться, личной политики Герхарда Шредера или даже международной коррупции. (Конечно, одаривание бывшего канцлера синекурой заслуживает такого названия, но если и стоит обратить на это внимание, то только для того, чтобы показать разницу между коррупцией западных политиков и этих, из нашего региона: те берут взятки за устройство дел, умещающихся в рамках интересов своих государств, как, например, энергетические контракты, продажа фрегатов и т.п., но никогда – за действия во вред своему государству). Пророссийская политика Шредера после его ухода не изменилась, и его самого немцы не отдали под трибунал, значит, следует прямо сказать, что попросту такова немецкая политика. В чём же она состоит? Прежде всего, заметьте, что за последние полтора десятка лет абсолютно поменялась государственная элита Германии, и нынешнее её руководство мыслит совершенно иначе, нежели во времена Коля. Немцы уже не чувствуют из-за Второй мировой войны комплексов более серьёзных, чем, например, из-за жестокого обращения с Францией в 1870 году. В разрушении берлинской стены они хотят видеть символический конец послевоенного покаяния – а покаяние это имело вполне материальное измерение. До сих пор Германия остаётся главным плательщиком ЕС-овского бюджета (за последний год: 8,7 миллиарда евро выплат нетто), не считая других тягот прошлого. Совершенно очевидно, что нарастает желание закрыть главу «война и её последствия» и вернуться к нормальной жизни. Примером такой нормальности может служить политика Бисмарка до периода безумств Кайзера, не говоря уж о безумствах нацизма. То есть политика жёсткой, но осмотрительной (Бисмарк, например, требовал милосердия для побеждённой Франции) реализации культурной и цивилизационной экспансии, основанной на стратегической общности интересов с Россией. «Мы никогда об этом не говорим и никогда об этом не забываем», - такое правило, раз уж мы вспомнили 1870 год, повторяли потом в течение многих лет французские политики, мучительно, десятилетиями создавая основу для отвоёвывания утраченных позиций в Европе. В Германии тоже никто не говорит ни о том, что они являются самым сильным по всем критериям государством Европы, ни о том, что проект Евросоюза был придуман для того, чтобы эту мощь раз и навсегда сковать, связать с другими странами узами, которые лишат её возможности вести самостоятельную политику, в том числе – и разжечь очередную войну.
Германия приняла эту игру и в конечном результате добилась того, что Евросоюз, по крайней мере, в равной степени стал орудием реализации немецких интересов. Анализируя факты, однако, можно сделать вывод, что то, что немецкая элита не говорит о полагающемся ей месте в Европе, вовсе не должно означать, что она о нём забыла. Особенно, если постулаты теоретиков о строительстве «державы прав человека» воспринимать менее буквально. Вера в создание какого-то «европейского народа», в котором растворились бы все до сих пор существовавшие нации, ассимилируя ещё и иммигрантов из других культурных кругов, столь милая сердцам тяготеющего к космополитизму посткоммунистического салона, на наших глазах оказывается очередным пустым мечтанием. Это не Европейский Парламент и не Европейская Комиссия будут принимать стратегические решения. Парламент может заниматься правами гомосексуалистов, а Комиссия – «энергосберегающими» лампочками или «климатическими изменениями», но настоящая политика делается в европейских столицах, и это не изменится независимо от судьбы Лиссабонского трактата. То, как его ратифицировала Германия – практически, оставив себе отходной путь, чтобы выполнять только те совместные решения, которые будут совпадать с её интересами – это показатель немецкой долгосрочной политики. Я имею в виду действительную политику, а не болтовню в СМИ. Ещё лучшим и, в сущности, достаточным показателем истинных намерений немецкой элиты является балтийская труба. Упорство, с которыми Берлин держится за проект, не имеющий никакого экономического смысла, проявляя готовность взять на себя все расходы, которые в четыре раза выше, нежели при строительстве сухопутного газопровода, а также риск экологической катастрофы – и всё лишь затем, чтобы стратегическая труба обошла стороной балтийские страны и Польшу – однозначно показывает, чего стоят сказки о «европейской солидарности». Упорство это позволяет подозревать, что в интеллектуальных кругах немецкой власти, там, где на годы вперёд формируется политика государства, российское предложение стратегического союза и совместного установления порядка в Европе уже de facto принято. Сейчас лишь ожидаются обстоятельства, которые дадут возможность объявить об этом открыто и приступить к воплощению в жизнь. СЛИШКОМ СЛАБЫЕ ДЛЯ УЛБ Вся эта ситуация не имеет ничего общего с нашими представлениями о будущем, начертанными 20 лет назад, на волне энтузиазма «осени народов». И, собственно говоря, трудно найти политика или комментатора, который не соглашался бы с тем, что «геополитическая ситуация принципиально изменилась». Логическим следствием такой констатации было бы утверждение: в таком случае польская политика тоже должна принципиально измениться. Но все как-то странно опасаются сделать этот логический вывод! Похвальным исключением является нынешний министр иностранных дел Радослав Сикорский. Я имею в виду его статью «1 сентября – урок истории» ((GW от 30. 08. 2009). Сикорский осмотрительно, как и полагается человеку на таком посту, но для внимательного читателя понятно формулирует несколько тезисов. Важнейший (и потому невысказанный напрямую) таков: уроком 1 сентября 1939 года стало то, что Польша никогда больше не должна «пытаться вести слишком большую политику слишком малым инструментом» (такими словами Ян Шембек подытожил, кажется, точнее некуда, деятельность Юзефа Бека). Из статьи Сикорского также однозначно следует, что такой политикой, слишком большой и не соответствующей нашим малым возможностям, является лелеемая всем польским истеблишментом «ягеллонская политика», которая велит нам, что наш долг – заботиться о суверенности и независимости от России былых участников ягеллонской федерации, с Украиной во главе, и, в более широком понимании, поддерживать любые страны, оккупированные Россией, в их борьбе за независимость. В размышлениях Сикорского обращает на себя внимание то, что они посвящены, главным образом, месту Польши между Германией и Россией. Как пишет министр: демократической Германией и Россией, которая добилась огромного прогресса на пути к демократизации (это следует понимать так, в переводе с дипломатического языка, что более демократической она уже не будет). О Евросоюзе в тексте Сикорского – лишь несколько ритуальных упоминаний, зато он осмеливается заявить, что только «современное национальное государство» является «наилучшим» (в переводе с дипломатического – единственным) ответом на «геостратегические вызовы». Текст этот стал началом полемики – на него ответили публицист «Газеты Выборчей» и маршалек Сейма Бронислав Коморовский. Они подвергли сомнению утверждение о том, что ягеллонская политика «исчерпала себя». Между тем, честно говоря, именно этот тезис легче всего аргументировать. Тот факт, что Польша слишком слаба, чтобы поддержать борьбу Чечни или Грузии за независимость, - очевиден. Политика создания блока государств, которым угрожает российский империализм, - её последовательно проводит Лех Качиньский, - имеет смысл только в том случае, если мы в этой политике получим сильную поддержку. Такую поддержку могла оказать только Америка, которая в данный момент, как мы видим, не заинтересована этой проблемой. В связи с чем нам не остаётся ничего другого, как отступить с первой линии фронта, иначе мы останемся один на один, с известным результатом. Наследие политики «УБЛ», основанной на тезисе, что «Украина, Белоруссия и Литва вместе с Польшей отвоёвывают независимость и вместе с Польшей её утрачивают», срочно требует конкретной, реалистической оценки. Я думаю, что оценка будет печальной. Участие в оранжевой революции не дало Польше ничего, принесло лишь моральный вред - вследствие упорной поддержки покровителя необандеровцев, которых даже большинство самих украинцев считает последышами фашизма. Поскольку аксиомой нашей политики стала поддержка Ющенко без формулирования каких либо по отношению к нему ожиданий (чтобы не ослабить его позицию), реакцией (вполне понятной) властей Украины стала уверенность, что польская поддержка им всегда обеспечена, так что они не обязаны ничем платить за неё. Отсюда и такие эксцессы, как памятники Бандере или провозглашение историческим патроном украинских спецслужб Романа Шухевича, что есть не что иное, как просто плевок нам в лицо. НИЩИЙ ЛИДЕР РЕГИОНА Печальная правда состоит в том, что не с кем нам составить коалицию против российского империализма. Мы сбрендили на поддержке Ющенко и Саакашвили, позиция которых в их собственных странах слаба и ненадёжна, а скорое падение – очевидно. Кавказские государства – это, скорее, говоря словами Ясеницы, «эмбрионы государств», нежели партнёры в какой-то серьёзной игре. Большинство украинцев и белорусов, к нашему полному непонимания возмущению, более, чем об освобождении от русского влияния, думают о своей социальной безопасности. Добавим сюда ещё Литву, которая неизменно сдержанно и холодно отвечает на наши приглашения к дружбе. В целом – картина поражения, и ничего тут не исправит упорное напоминание, что так нас учил Гедройц, который, в свою очередь, развивал идеи великого Маршала (Пилсудского – прим. перев.). Правда, идея Польши в роли моста, по которому демократия и свобода придут на Восток, первоначально опиралась на надежды, связанные не столько с Америкой, сколько с Европой, а та, в свою очередь, на заре нового порядка верила, что правление Ельцина неизбежно принесёт демократизацию и – как бы это назвать? – деимпериализацию России. Но Европа давно уже излечилась от этих надежд, и следует согласиться с Сикорским не только в том, что Россия более демократичной уже не будет, но и в том, что никто из главных игроков на мировой арене этого от неё не требует и требовать не намерен. Восточное Партнёрство – это, как большинство ЕС-овских начинаний, только болтовня и создание видимости. Существует обоснованное опасение, что так же обстоят дела и с общей энергетической политикой. До сих пор догматы польской политики можно было сформулировать следующим образом: членство в ЕС и НАТО прочно обеспечивают нашу суверенность, а основанием нашего значения в игре является наш стратегический союз с США, мы - естественный лидер Центральной Европы. Что касается первых двух пунктов, я считаю очевидным, что действительность их опровергла. Относительно третьего следует сказать, что шанс быть таким лидером существовал и до сих пор существует, но пока что мы его губим, и это полностью компрометирует III Речь Посполитую, на протяжении всего её двадцатилетия. Нельзя быть лидером группы государств, не желая предназначать на это никакие средства. Между тем, кроме встреч, на которых, наверняка, во множестве звучат симпатичные декларации, Польша для создания реальных связей со странами региона не сделала практически ничего. Где гранты, где культурные и образовательные программы, которыми так славится Германия?
Приятно подчёркивать, что мы (вроде бы) – двадцать первая экономика в мире, но наш ВВП никак не отражается на состоянии польского государства, которое является, грубо говоря, государством нищим, с вечно дырявым кошельком. Не способным даже построить пару автострад или раскрыть убийства Панько, Папалы, Олевника. Где уж тут мечтать о региональном лидерстве или самостоятельной международной политике! САТЕЛЛИТ ГЕРМАНИИ ИЛИ РОССИИ? Где искать ответ на эту ситуацию? Как могла бы выглядеть польская «реальная политика»? Легче сказать, как она выглядеть не должна. Уж точно не в виде «некрасивой невесты без приданого», с которой сравнил Польшу духовный предводитель нынешней власти Владислав Бартошевский, причём эта «невеста» должна радоваться, что кто-то, вообще, поманил её пальцем. Реальная политика – это нечто иное, нежели покорность. Для покорности никаких интеллектуальных усилий не требуется. Может быть, всё-таки следует сегодня ясно сказать, что сохранение суверенности вышло из сферы нашей досягаемости. В таком случае надо задать себе вопрос о большем и меньшем зле. Самым большим, несомненно, было бы разделение в Польше сфер влияния между Россией и Германией, как не раз уже бывало в прошлом. Если уж нам придётся полностью оказаться в одной из зон, следует задать себе вопрос: Россия или Германия? Достаточно сравнить Великопольшу с Белостокским воеводством, чтобы считать ответ очевидным. Тем более, что современная Германия не подвергает сомнению польское своеобразие и право на государственность, - а в случае с Россией этого может и не быть. Я склонен согласиться с Сикорским, что сейчас для нас важна цивилизационная модернизация, а не мессианистический образ народа, несущего свободу племенам. Но понятие «модернизация» должно быть конкретизировано. Какой ценой, за что стоит заплатить ограничением притязаний и согласиться на роль государства-сателлита Германии? Какой уровень самостоятельности мы в состоянии отвоевать? Если бы мне пришлось решать эту дилемму, я сказал бы, что вопрос, принципиальный для повышения нашего статуса в будущем, - это вопрос развития экономической инфраструктуры, в особенности атомной энергетики. Никаким другим способом мы не в состоянии обеспечить себе энергетическую независимость, а после того, как архиважный для нашей позиции проект "Via Baltica» был, практически, уничтожен во имя болотных лишайников, можно быть уверенным, что против польских притязаний на собственную энергию будут мобилизованы мощные силы СМИ (российские спецслужбы, кстати, имеют в этом многолетний опыт и значительные успехи). Но это лишь краткий эскиз ответа. Я хотел бы, чтобы и другие приняли участие в формулировании этого ответа. Мы в Польше отчаянно нуждаемся в том, чтобы выполнить эту интеллектуальную работу, потому что времени остаётся всё меньше. http://www.rp.pl/artykul/61991,368872_Poli...zyli_jaka_.html
До поляков? Я вижу только Рафала Земкевича. ) Вы отвыкли от такой свободы слова, я понимаю, но в Польше она есть. Независимо от того, прав Земкевич или нет, это один человек и одна позиция.
Вы читаете много польских переводов? Я много, и это не только его позиция, хотя так, скажем, цинично, до него не писал никто. А что касается свободы слова, загляните в "Ежедневные журнал" или в тот же "Еж" или "НГ".
Если я сейчас возьму какую-то (любую) статью из "Ежа" и скажу, что "до россиян постепенно доходит", вы согласитесь с тем, что автор представляет россиян?
